– Вот они как, толстосумы иноверные! – всерьёз ярился Пётр. – Гады жадные, скопидомы! Это что же такое получается? На круглом лесе иноземцы имеют пятикратную прибыль? На пиленом – восьмикратную? На ворвани и дёгте – десятикратную? А на русской пушнине – и вымолвить страшно? Ведь так?

– Так, государь, так! – подтвердил Егор, заметив, что Яков утвердительно кивнул головой.

– Кончай поддакивать! Лучше посоветуй, что делать-то?

– Свои корабли строить надобно. Серьёзные, большие, чтобы самим плавать в те Гамбурги и Роттердамы…

Пётр громко и недовольно засопел:

– Корабли строить… Сам знаю про это! Да далёк Архангельск от Москвы. Да и море Белое замерзает надолго. Про моря другие, что лежат ещё севернее, не говоря…

– На Балтийское море выходить надобно! – предложил Яков, невозмутимо попыхивая своей голландской трубкой.

– На Балтийское? – Царь повысил голос. – Вы что, сговорились? Лефорт о том мне без устали дует в правое ухо, теперь вот вы – в левое… Потом – может быть. Потом…

Брюс невинно уточнил:

– Потом, это когда разберёмся с Турцией?

– Откуда знаешь? Князь Ромодановский распустил свой язык? Вот я ему, ужо… Да, есть у нас договор с Веной. Да, рано или поздно – заставят нас воевать Крым. Ладно, об этом потом поговорим, уже в Москве, обсудим, не торопясь, всё…

На берегу Северной Двины Егор и встретил окончание своего Контракта со странной и загадочной службой «SV». Прошло ровно пять лет с момента его прибытия в семнадцатый век. Егор сидел на пологом берегу устья Северной Двины, наблюдая, как речные окуни бойко гоняют молодь морской наваги, вспоминал обо всём случившемся с ним, рассуждал о будущем… Было окончательно ясно, говоря бессмертными словами Павки Корчагина: «Смены не будет!» А что – будет?

«А будь что будет!» – решил про себя Егор и отправился на корабельную верфь, где звонко и весело стучали русские топоры…

Осенью они вернулись в Москву. Пётр как-то сразу и неожиданно повзрослел, охладел к буйным дружеским попойкам, да и с женским полом начал выстраивать некое подобие разумных и плановых отношений: с женой опять иногда спал, свой «гарем» отправил в дальнюю деревеньку, куда теперь наведывался не чаще одного раза в месяц, да и с Анхен стал встречаться гораздо реже…

Царь опять всерьёз увлёкся военными манёврами, даже принимал личное участие в разработке новых моделей солдатской и офицерской формы.

Полки вскоре полностью переодели: преображенцев – в зеленые кафтаны, семеновцев – в нежно- лазоревые, бутырский полк Гордона – в ярко-красные. Интересовался государь и последними иностранными образцами стрелкового и артиллерийского оружия, составлял тщательные планы по очередной перестройке славной крепости – стольного града Прешбурга…

А ещё иногда Пётр созывал к себе в опочивальню ближайших друзей-сподвижников: Лефорта, Зоммера, Тиммермана, Алексашку (Егора), князя Ромодановского, Брюса, Апраксина. Тогда они раскладывали на обеденном столе и прямо на полу многочисленные карты и планы, пространно рассуждали о предстоящих военных кампаниях: о южной – турецкой, о северной – шведской. Кипятились, яростно ругались, иногда даже дрались и рвали карты на мелкие кусочки…

Егору все эти разговоры, жаркие споры и долгие прения поначалу были скучны и совершенно неинтересны: он-то знал – в мельчайших деталях, как будут происходить оба Азовских похода, знал все этапы и эпизоды Северной войны. Когда его спрашивали – он спокойно и уверенно отвечал, неизменно придерживаясь официальной исторической версии. Как же иначе? Ведь существовал Контракт, согласно которому…

«Какой ещё Контракт, в одно всем известное место? – иногда начинал всерьёз возмущаться внутренний голос. – Нет никакого Контракта! Он автоматически аннулирован и разорван! Сколько уже лет прошло? Шесть с половиной? Всего полтора года просрочено? Всё – хватит! Начихай, дурак, на всё, и занимайся сугубо своей частной жизнью, наплевав на всякие Контракты и дурацкие обязательства…»

Пока Егор посылал внутренний голос очень далеко и надолго, но в глубине души начинал уже подумывать и о других вариантах. По крайней мере, он, неожиданно для себя, начал с интересом прислушиваться к обсуждениям планов по предстоящей Азовской кампании, а в уме даже начал прорабатывать и её альтернативные варианты. На тот случай, если ему суждено задержаться навсегда в Петровской эпохе…

Осенью 1694 года умерла царская матушка – Наталья Кирилловна.

За два дня до своей смерти она позвала к себе Егора. Когда он пришёл, царица скупым жестом попросила всех остальных выйти из опочивальни, дождавшись, когда её приказ будет выполнен, негромко попросила:

– Прикрой, охранитель, дверь поплотней. А потом садись вон на тот стул, только пододвинь его поближе ко мне… Мне трудно говорить громко. Да и злых чужих ушей всегда следует сторожиться…

Егор осторожно присел на самый край венского стула – с высокой резной спинкой, внимательно всмотрелся в лицо женщины: измождённое, покрытое сеткой частых морщинок, но всё же ещё хранящее следы былой красоты. А глаза… Чёрно-карие, бездонные – словно провалы двух глубоких колодцев, многознающие и бесконечно печальные – как у тех Святых, изображённых на древних русских иконах…

– Один раз, очень много лет назад, ко мне привели одного молодого странника, – начала свой рассказ умирающая царица. – Это было ещё до рождения моего Петруши… Тот странник был очень красив. Высокий такой, широкоплечий. Длинные волнистые волосы, очень красивые и смелые глаза… Прямо как у тебя, охранитель. Я сразу поняла, что вы с ним – одного поля ягоды… – Женщина зашлась в приступе глухого кашля.

– Государыня, попейте, прошу! – Егор протянул высокий стеклянный бокал с лечебной микстурой. – Сразу полегчает!

Наталья Кирилловна с трудом сделала несколько мелких глотков и, отдышавшись, продолжила:

– Мы тогда очень долго говорили с тем странником. Обо всём понемногу… О погоде. О Боге. О неразделённой любви. О предназначении… Не помню, что ещё было, наверное, я потом уснула… Он ушёл, а я осталась. Одна, и на этот раз – навсегда… Почему-то долго плакала ночью, словно прощалась со своими молодыми, беззаботными годами… Через девять месяцев у меня родился Петруша. Понимаешь, о чём я тебе толкую, охранитель?

– Нет, государыня! – честно признался Егор. Царица явно засмущалась:

– В этот год у меня ничего с мужчинами не было… Совсем ничего! Ни с мужем, Алексеем Михайловичем, ни с другими… – Наталья Кирилловна отчаянно покраснела, словно юная и непорочная девица.

Несколько минут они напряжённо молчали, не глядя друг на друга, наконец, Егор осторожно спросил:

– Зачем, государыня, вы мне это рассказали?

– Сама не знаю… Может, потому, что ты, охранитель, очень похож на того странника. Я думаю, что тебе пригодится это знание. Зачем? Я не знаю… Береги моего сына, охранитель. Береги. Но и его – берегись! Он очень жестокий и не ведает жалости… Если ты пойдёшь против его воли – он разорвёт тебя! Помни об этом, охранитель. Помни и никогда не забывай… А теперь нагнись, я благословлю тебя…

Через шесть дней после этого памятного разговора состоялись небольшие дружеские посиделки: один из братьев Бухвостовых Василий, проставлялся в честь крестин родившегося месяц назад сына Ивана. Сидели обычной компанией, во главе с грустным Петром, скромно выпивали, вели вполголоса всякие разные беседы – о заботах и потехах воинских, о видах на осенне-зимнюю охоту… Не до веселья было: все прекрасно понимали, что ни сегодня – так завтра Наталья Кирилловна, мать царская, преставится. Любили её все: за нрав кроткий, за беззлобие и полное отсутствие чванливости, за глаза необычные – красивые и