– Чего ждем?! Искандер – пошел! Эдик, давай я тебя скину!
– Нет уж, я сам…
– Гефестай, твоя очередь! Поможешь Чань Бо!
Кушан сиганул в окно могучей ласточкой.
– Публий! Давай! Квинт! Юй Цзи!
Сергий выпрыгнул последним, чувствуя, как печет палуба даже сквозь подошвы сандалий.
Теплая вода приняла его в свои влажные объятья. Вынырнув, Лобанов глянул на лоу-чуань, порадовался бушующему пожару и поплыл к джонке.
Сверху ему протянулись руки. Подтянувшись, он вцепился в крепкую пятерню Гая, влез на борт и сразу перекатился за щит. Но прилетела одна-единственная стрела, да и та завязла в парусе.
Ша-чуань постепенно относило ветром и течением прочь от лоу-чуаня, и это было бы опасно – ханьцы могли забросать джонку тяжелыми ядрами с верхней площадки, однако стремительная атака римлян изменила соотношение сил.
С моря донесся тяжкий грохот. Лобанов выглянул в просвет между щитами и увидел, как надстройка лоу-чуаня плавно оседает, как тучей пепла и снопами искр расходится нижняя палуба, как разваливаются стены палубы средней, как изламывается верхняя, кренясь и опрокидываясь в море. Десятка два ханьцев в кольчугах съехали по ней в воду, как с горки.
– Хана басурманам, – сказал Искандер с удовлетворением. – В латах им не выплыть!
Сергий молча кивнул, завороженно следя за тем, как лоу-чуань превращается в гигантскую жаровню. Перегорели штаги и ванты, удерживающие переднюю мачту, и та рухнула, ложась поверх груды обломков, еще недавно представлявших собой грозную надстройку-крепость.
А пламя бушевало, всё набирая и набирая силу. Колоссальный погребальный костер пылал на спокойных волнах, клоня черную тучу дыма в сторону от Диоскуриды. Вспыхнула задняя мачта и тоже стала медленно клониться. Но это не было падением – лопался корпус самого лоу-чуаня, прогорающий посередине.
Громовой треск – и корабль распался надвое. Два пожара, размножась делением, медленно закружились в последнем танце.
На голубой воде четко выделялись темные катышки голов, но Сергий не поручился бы, что многие выживут, добравшись до берега – мористее приближались черные плавники акул, почуявших добычу. Вот один катышек булькнул, как поплавок, за ним другой, третий…
– Приятного им аппетита, – пожелал Гефестай, тиская Давашфари.
– Так им и надо! – мстительно сказала Тзана.
– Собакам – собачья смерть, – подвел итог Искандер.
Консул оглядел экипаж и потряс головой.
– Друзья, – сказал он дрогнувшим голосом, – у меня нет слов!
– Да чего там, – донесся страдающий голос Эдика. – С викторией нас!
Юй Цзи уковылял на корму и оттуда радостно завопил:
– Паруса ставить! Я держать курс в Дацинь!
Покалеченный, но непобежденный ша-чуань набрал ход. До самого вечера облако гари омрачало южный горизонт, но потом сгинуло и оно.
Глава 19,
Все отболело, отошло в область тошных воспоминаний. На ночь ша-чуань пристал к аравийскому берегу, пустынному и сухому – одни лишь песчаные дюны кругом, невысокие, поросшие осокой.
Стемнело, но ночь не принесла с собою мрак душевный – все кончилось, даже океан остался за кормой. Волны сгладились, уже не мерные и плавные складки пучины качали корабль, не могучие и грозные валы, накатывающие из бесконечности и пропадавшие в ней же, а суетливые волнешки, шарахающиеся у входа в Эритрейское море.
Сергий шагал по пляжу, бездумный и впервые за много месяцев беспечный. Всё. Больше они не убегают и не догоняют, они просто возвращаются домой. Точка.
Лобанов перевел взгляд на море. Оно светилось. Волны еще вдалеке начинали искриться, вспыхивать мириадами разноцветных огоньков, а уж когда воды достигали кромки прибоя, снопы живого, переливчатого света взрывали темноту огненным неистовством.
Пройдешься после наката волны по песку, а вокруг ступней ширятся сияющие ореолы.
Сергий поднял голову вверх, упираясь взглядом в созвездие. Осталось всего два моря переплыть, и – конец пути, замкнется великая петля. Подумать только – они пересекли всю Азию, туда и обратно! Офигеть…
– А вы думали? – гордо хмыкнул Сергий и зашлепал обратно к кораблю. Обрамляя его следы, медленно тухли петли тусклого свечения.
С раннего утра Юй Цзи провел корабль опасной узостью, которую арабы прозвали «Ворота рыданий» – Баб эль-Мандеб. Говорящее название…
Луна, торчащая рогами вверх, побледнела и словно растаяла в выцветшем небе, африканский и аравийский берега стали расходиться, оба грубые, мрачные, черные, бесплодные и безрадостные.
С левого борта потянулась прибрежная равнина Египта, безжизненная и плоская, с буграми дымящихся под ветром песков, пока не отошла в закатную сторону и растворилась в мутных испарениях. Раскинулись во все стороны Лазурные Воды – такое название дали египтяне Эритрейскому морю.
Дальше к северу стало интереснее глядеть за борт. Вдалеке проплывал пустынный берег, мертвый и скучный, кое-где встопорщенный раскидистыми зонтами одиноких акаций. Вдоль песчаной кромки суши тянулись подводные рифы, отмеченные белой пеной – плоскодонный ша-чуань шел между ними и землею. Здесь лазурное море принимало цвет изумруда, становилось кристально-прозрачным и почти не колебалось, а за бортом, в мелкой нефритовой воде, переливались радугами подводные сады невероятной, волшебной красоты. На выступах рифов висели высокие розоватые бокалы, большие лиловые шары, соцветия снежно- белых чаш и гребнистых куполов, просвечивающих багрянцем клубней, усеянных порами.
Сине-зеленая глубина выходила на отмель, и на глаза выплывали сказочные каменные кусты и деревца. Их небесно-голубые, ярко-алые, молочно-белые и сине-фиолетовые ветви сплетались в причудливые кружева и развертывались узорчатыми арабесками. Великолепие ярких и чистых красок было неисчерпаемо, а разнообразие форм поражало богатством и буйством. Подводная красота могла бы показаться кричащей, чрезмерной, не будь она естественной.
– А рыбы! – восклицал консул. – Рыбы каковы! О-о… Юпитер и Фортуна!
Да уж, обитатели рифов не отставали от кораллов, отличаясь от их закаменелых форм только живостью движений, то суетливых, то плавно-размеренных. Вот ярко-алая рыбешка в белую крапинку. Вот лимонно- желтая в черно-синюю полоску. Вот пурпурные, оранжевые, зеленые, голубые, белые и черные рыбешки, рыбы и рыбины, вроде мурены, пятнистой, аки леопард.
Вдруг поверху скользнула тень, и в поле зрения Сергия оказалась синяя акула в десять локтей длиною, с острым рылом, изящным телом и большими холодными глазами. Поганая рыба почти не шевелила хвостом, небрежно догоняя ходкий ша-чуань. Жаберные щели открывались плавно и спокойно – акула будто зевала, расслабленно и мирно, но круглый глаз смотрел зло, с ледяной равнодушной жестокостью. Попадись ей только на зубок…
Неприятная «тень моря» замутила воспоминания, породила в Лобанове смутную тревогу и опасения, оснований для коих, вроде бы, и не существовало.
– Вот сволочь зубастая… – проворчал он.
Ничего… Это просто отходят последние страхи, выветриваются из души, отравляя нечистой эманацией думы. Пройдет…
Процветающий порт Береника, расположенный в красивом заливе у входа в канал Амнис- Траянас, встретил ша-чуань шумом и гамом, криками верблюдов и бранью отвязных мореходов.
– Как сладостен напев родных речений! – ухмыльнулся Эдик, не поднимаясь с мягкой скатки каната.
А в дымке уже проступали стройные колоннады и арки, зеленым плюмажем трепетали пальмы.
К «Чжэнь-даню» подплыл десятивесельный миопарон, на палубе которого топталась целая свора чиновников, жадных до чужого добра.
– Чей корабль? – резко спросил надменный магистрат, завернутый в пожелтевшую от пота тогу.
