Ближе к полудню отряд выехал к большому каналу, протянувшемуся на мили. Это был именно канал – прямой, глубокий, обложенный каменными глыбами. Канал вливался в каскад водохранилищ, тоже превеликих размеров. А затем показалась Анурадхапура. Это был огромный город, куда больше и Рима, и Чанъаня. С четырех сторон его прикрывали стены с башнями, и каждая из этих стен протягивалась на шестнадцать миль.

За зубцами клубилась пышная зелень и блестела черепица крыш, но куда выше поднимались дагобы, вздымаясь на двести локтей.

В каждой из крепостных стен имелись ворота. Отряд въехал в город через Западные.

На улицах города было людно, в толпе на каждом шагу попадались монахи, приветствующие И Вана, собрата по вере.

– Что скажешь, Ваня? – спросил Сергий. – Бывал здесь?

– В молодости посещал здешние монастыри…

– К чему нам монастыри? – завелся Гефестай, но И Ван не сник, как обычно, под напором более сильного.

– Послушай лучше, – парировал он. – Махана скрылся за стенами дворца, а дворец раджи находится во внутреннем городе, там же, где и монастыри. Рядом с дворцом стоит Абхаягири, его выстроили для монахов, изгнанных из Махавшары за ересь…

– При чем тут это? – возвысил голос Гефестай.

– А при том! – не сдавался расхрабрившийся И Ван. – В монастыре Абхаягири проживают несколько тысяч монахов, и туда подается вода – для питья и омовения. Чтобы ее хватило, выкопано несколько огромных водохранилищ, самое большое из них – Эт Покуна – подводит воду к монастырю и, отдельно, во дворец, по подземному каналу…

– Ага! – смекнул консул. – И широк тот канал?

– Ну-у… Локтя четыре будет. Только там решетки…

– Выломаю! – пообещал Гефестай, загораясь. – Веди нас, Ванька!

Взбодрившись, И Ван направил коня вдоль по улице.

Вокруг поднимались дома в один-два этажа, по тяжелым аркадам проходил водопровод, подпитывая живительной влагой сады и парки. Улицы были распланированы грамотно, как в Лояне или в Антиохии, и порою на них выходили не только лавки, но и больницы, гостиницы, школы.

За громадой Медного дворца, выстроенного в девять этажей, открылся внутренний город.

– Припрячьте оружие, а ты, Тзана, прикрой лицо и грудь, – распорядился И Ван. – Я поведу вас в монастырь Абхаягири как гостей и посланцев.

Сергий напустил на себя выражение кротости и покорности судьбе. Консул глянул на него, попытался повторить его мимику, и фыркнул, морщась и передергиваясь.

– Это ненадолго, сиятельный, – смиренно заметил Лобанов.

Публий снова фыркнул и сжал губы.

Стража в воротах заупрямилась было, но И Ван все бубнил и бубнил, занудно взывая к Просветленному, и воины сдались. Отступили в стороны и отвели копья, подозрительно зыркая на странных паломников.

Могучим усилием воли Гефестаю удалось-таки изобразить на лице отрешенность от земного.

– Ом мани падме хум… – басил он себе под нос. – Ом-м… Ом-м…

Во внутреннем городе монахов было еще больше. Могучие купола огромных дагоб отбрасывали округлые тени, осеняя храмы и дворцы.

Монастырь Абхаягири был заключен в великолепную ограду из каменных слонов, высеченных в полный рост. Стройные ряды исполинов стояли, задрав хоботы, и словно возносили хвалу Просветленному.

Удивительной компании, составленной из ханьцев и римлян, никто в монастыре не удивился. Приняли их радушно – младшие монахи увели коней, а «пилигримов» проводили к кельям, выстроенным в стиле панкаваса и сгруппированным по пять комнат, огороженных общей стеной. В центре находилась главная комната, где хранилась библиотека и проживал гуру, а по углам имелись еще четыре помещения, каждое на троих учеников.

Устроены монахи были с комфортом, недостижимым даже в Риме – в кельи подавалась и холодная очищенная, и горячая вода, имелся туалет, действовала канализация. Вскоре явился служка, еле удерживающий поднос с грудой фруктов. Поклонившись, он поставил угощение на низенький столик в углу.

– Да-а… – протянул консул, оглядывая оштукатуренные стены. – Неплохо устроились твои собратья, И Ван…

Буддист скромно потупился.

– И где тут канал? – приступил к делу Гефестай. – Показывай!

И Ван вздохнул. Сергий прекрасно его понимал – не лежала у буддиста душа к насилию. Однако «Ване» хватило ума понять – ненасильственным путем Давашфари от бесчестья, а то и от смерти не уберечь. Как бы он ни спорил с римлянами, а идеи гуманизма давали-таки всходы в его душе. От этого трещала такая ясная и понятная, милая сердцу вселенная, взращенная годами медитаций, устоявшаяся в богословских дискуссиях… и до того неживая, сухая, бумажная, что порою страх брал И Вана – а если то, чему он посвятил полжизни, просто выдумано?!

Римляне же иные, они постоянно сомневаются, не доверяя догмам и авторитетам. Ранее это приводило И Вана в изумление, в ужас, а теперь он понимает главное: философия того же Сергия или Искандера потому кажется ему переменчивой, что она живая, она растет и развивается вместе с человеком-носителем знания. Верно сказал Тиндарид: «Устоявшееся учение – это муть, грязнившая воду и осевшая илом на дно. Истинное учение подобно отстоянной воде, текучей и изменчивой».

– О чем задумался, Ванек? – ласково осведомился Гефестай.

Встрепенувшись, И Ван решительно сказал:

– Идемте.

Покинув келью, он вышел во двор, где в тени деревьев бодхи сидели молодые монахи, вызубривая священные тексты, и тихонько прошел за угол странноприимного дома, углубляясь в пальмовую рощу. Обойдя сравнительно невысокую дагобу, сложенную из кирпича, он вывел отряд спасателей к толстой, покатой стене, за которой Сергию открылось водохранилище Эт Покуна. Спокойное зеркало чистой воды покрывало площадь шести олимпийских бассейнов.

И Ван забрался на стену-плотину, огляделся и тихонько сказал:

– Удача! В сухой сезон вместилище обмелело, и подводный водовод открылся наполовину – можно проплыть во дворец на лодке… А вон и лодка! – он показал на тростниковые лодчонки чистильщиков, в чьи обязанности входил сбор мусора, вроде дохлых птиц или занесенных ветром листьев.

– Как на заказ, – буркнул Гефестай.

– Вперед! – сказал консул, решив что пора поруководить.

Сергий благоразумно промолчал, не желая спорить о субординации. В конце концов, кто он – и кто консул, пусть даже консуляр? То-то и оно… Лобанов глубоко вдохнул, пытаясь снять напряжение – все тело сводило, как пружину. Каждую минуту стража могла заметить их и поднять тревогу. И как бы их теплая компашка ни была сильна и умела, но сразиться с целой армией… Нет, это слишком.

Две лодочки-поплавка приняли на борт всю «аварийную команду», но почти не погрузились под воду. Четыре узких весла дружно загребли, толкая плавсредства к черному полукругу – входу в подводный канал, перекрытому бронзовой решеткой.

Гефестай решительно разделся и сиганул в воду. Ухватился за граненые прутья, напрягся… Вздулись чудовищные мышцы спины, и решетка жалобно завизжала, прутья гнулись и выворачивались из кладки. С коротким звоном решетка отошла от стены – настолько, что позволяла проплыть.

– Вы шуруйте, – проговорил Гефестай сдавленным голосом, – а я придержу…