были выдолблены три глубокие ниши. В нишах торчали деревянные уродцы, должные изображать туземных божков. «Господи, – подумал Шурик с отчаянием, – куда меня занесло?! А вдруг сожгут?!»

Пончику «повезло» – криве приносил жертвы Перкуну иным способом. Он их топил.

Двумя часами позже явились раббы, жреческие слуги, весьма упитанные молодые люди, подняли Пончева и понесли вслед за криве, выпевавшим молитвы. За храмом обнаружилась яма с водой, обложенная камнем и такая широкая, что только с разбегу перепрыгнешь. И глубокая – водица отливала черным. Пончик закричал, задергался, но руки раббов были крепки. Короткий полет – и он погрузился в воду. Какая холодная! Это был родник! Шурик принялся отчаянно извиваться, но тщетно – блещущий серебром блин поверхности колыхался над ним недостижимым пределом. И это все?! – пронеслось в голове Пончика. Вода проникала в нос, он продул ноздри и почти не оставил воздуха в легких.

И тут блещущая поверхность разорвалась, пропуская в облаке пузырей еще одно тело. Кто это был, Пончев не различил – грудь его лопалась, а перед глазами плыло черное и красное.

Чьи-то руки ощупали Шурика, и острая сталь освободила его от пут. Он начал подниматься, влекомый теми же руками, и вдруг распрекраснейший воздух проник в него, вызывая резь и принося счастье.

Кровавый туман растаял, и Пончик узнал своего спасителя. Это был Олег.

– Ты?.. – слабо вопросил лекарь.

– Нет, – буркнул Олег, – ангел я. Херувим. Вылезай, хватит плескаться!

Подталкиваемый Олегом, Пончик выбрался из ямы. Огляделся, не поднимаясь с коленей. Рядом с родником лежал криве, горло его было перерезано. Длинная крашеная борода, заплетенная тугими косичками, намокала кровью. Подле своего хозяина валялся рабб. Этот был еще жив, его вывернутая пятерня скреблась пальцами, пытаясь дотянуться до отброшенного кривого кинжала.

– Руку! – сердито сказал Олег.

– Щас! – опомнился Шурик и потянул наверх Олега, тоже голого. – А ты чего разделся?

– Плавок не нашел… – пробурчал Олег. – Не стой, раздевай рабба!

– Я… нет!

– Ходи тогда голый! – разозлился Олег.

Он быстро оделся и натянул сапоги. Пончик, страдальчески морщась, раздел умирающего и натянул на себя его рубаху, вонявшую рыбой, и порты. Сапоги нашлись «родные», а сверху Шура накинул суконный плащ – никак не мог согреться.

– Пошли, – скомандовал Олег, – поможешь мне…

Быстрым шагом он прошел в рощу. Пончик увидел мертвого Крута. Хольд лежал, вытянувшись, с закрытыми глазами.

– Он умер? – прошептал Пончев.

– Всего продырявили, скоты, – процедил Олег. – Берись за ноги, потащили!

– Куда?

– Устроим хольду погребальный костер.

Пончик подхватил тело Крута за ноги и начал пятиться, мелко семеня.

– В храм? – выдохнул он.

– Туда!

В святилище было пусто. Большие двери храма были подвешены на массивных бронзовых петлях и окованы листовым серебром с тонким кружевным узором. Только статуя, изображавшая Перкуна, торчала посередине, грубая и безобразная, как коростой покрытая следами крови многих жертв. Скольких людей сгубили, подумал Пончев, ради дурацкого истукана!

– Клади!

Шурик с облегчением опустил скорбный груз на дорожку зеленого сукна. Олег покопался в храмовой утвари, нашел кувшин с ароматным маслом и разлил, разбрызгал тягучую жидкость.

– Сбегай за огнем, – попросил Пончика Сухов, – запали пару веток, что ли…

– А… где?

– Где костер!

– А-а! – Шура тут же вспомнил вечный костер у рикайота и помчался исполнять поручение.

По дороге он оглядывался, высматривая опасность, но тишина стояла вокруг, тишина воистину мертвая, даже в роще не шелестели листья.

Пончик зажег целый пучок дубовых веток и вернулся в храм.

– Гляди! – сказал Олег, показывая ларец, набитый золотыми монетами.

– Ух, ты! – впечатлился Шурик. – Захвати жменьку – пригодится…

Олег заполнил монетами кожаный мешочек, висящий на поясе.

– Абдулла, – пошутил он невесело, – поджигай!

И первым показал пример, сунув горящую ветку под тонкую ткань бархатного занавеса. Пончик пошел по кругу, запаливая одежды, деревянные поставцы, пучки трав. Стены, сухие до звона, загорались легко – черные пятна обугливания расходились по ним, языки пламени подбирались все выше и выше к потолку, и вот они лизнули кривоватые балки, распробовали… Затрещал огонь, заревел, свирепея, охватил святилище, пыхая сухим, чадным жаром.