двух коней – чалого и вороного – и протянул Олегу поводья черного как ночь красавца. Четверо гридней с мечами и факелами в руках вынеслись из-за угла и радостно взревели.
– По коням! – зло крикнул Крут.
Три всадника, склоняясь к стриженым гривам, вынеслись на берег Дины и завели коней в воду.
– Поплыли!
Реку кони одолели, хоть и без большой охоты, и вышли на другой берег, громким фырканьем выражая свое недовольство.
– Не по-людски как-то… – завздыхал Крут, оглядываясь на тот берег. – Ни лодьи погребальной, ни последнего огня…
– Асмуд погиб, как воин, – твердо сказал Олег, – таких валькирии уносят раз в сто лет!
– Вечная ему память… – добавил Пончик дрогнувшим голосом и спросил шепотом: – Ты веришь, что Асмуд попал в Вальхаллу?
– Нет, – буркнул Олег, – но в это верит Крут!
Переночевав на лесной поляне, зарывшись в стог сена, ранним утром троица пустилась в путь.
– Тут тропа набита, – объяснил Крут хмуро, – до самого Курланда доведет…
– А там? – спросил Сухов.
– А там видно будет…
Небо на восходе еще не занялось розовыми красками, только посветлело чуток. Тропа была достаточно широка, чтобы по ней ехали по два всадника в ряд, а вот телеге сюда въезд был запрещен – застрянет, не развернется. В иных местах тропа уширялась, словно раздвигая деревья. Вот, в таком-то месте и повстречали троицу неизвестные на малорослых степных коняшках. Стали поперек тропы – все смуглолицые, черноглазые, с длинными висячими усами. Кольчуги на всех, плащи черные, на головах высокие красные колпаки, отороченные бурым мехом, а в руках короткие копья.
– Это ятвяги, – тихо сообщил Крут, не крутя головой. – Едем, не останавливаемся!
Хольд принял безмятежный вид и направил коня на молчаливых ятвягов, загородивших дорогу. Поводья он держал левой рукой, правая свободно свисала, покоясь близ рукояти меча. Пончик застыл манекеном, только глаза лупали. Олег попытался расслабиться и вести себя непринужденно, как Крут, но это у него плохо получалось – спина деревенела от напряжения.
Ятвяги и слова не сказали. Лица их были бесстрастны, как каменные маски. Но дорогу они уступили, подвинувшись в подлесок, – то ли не захотели связываться, то ли проявили уважение. Кто их разберет, этих ятвягов?
Встреча с ятвягами была единственной, вызвавшей опасения. Потом до самого Курланда никаких происшествий не случилось. Троица, предводительствуемая Крутом, ехала себе и ехала, изредка останавливаясь перекусить и дать отдых животным. Скакали до глубоких сумерек, а с рассветом вновь седлали коней.
Леса пошли сплошняком. Тропа вилась то дремучим сосновым бором, где мощнейшие деревья смыкались кронами и сгущали понизу зеленый полумрак, то еловым болотистым лесом, то густыми зарослями березняка и ольшаника. Иногда встречались вековые дубы вперемежку с липой, вязом и кленом. Часто тропу перегораживали поваленные деревья, вывороченные с корнями. Лесные гиганты лежали давно, трухлявели десятками лет и прорастали молодью: на стволе огромного дуба, лохматого от мхов, поднялась сосенка, а над развилиной старой дуплистой липы трепетал лапчатой листвой тонкий кленик. Иногда всадникам приходилось сходить с тропы, уступая дорогу матерым зубрам.
Олег с трудом разобрался в местной географии с ее типовыми названиями. Курланд занимал место будущей Калининградской области и далее к западу переходил в земли Витланда. Жили в Витланде те же пруссы, что и в Курланде. Южнее Витланд граничил с Пулиландом, страной ляхов, на пустом месте строивших свою Польшу, и доходил до Вислы. А уже за Вислой начинался Виндланд, государство вендов, со столицей в Старигарде, где и проживал Рорик, сын Регинхери. Ладожане звали его Рюриком конунгом, хотя титул сего именитого венда звучал иначе, примерно так: «рейкс».
– Поедем до Косы,[63] – решил Крут. – Есть там городишко один, Кауп называется, по-нашему – Торг… Пруссы в том Каупе янтарем промышляют, а кунигсы ихние пошлину с купцов дерут. Там по Косе как раз волок, лодьи в залив с моря перетаскиваются, по Неману поднимаются до Щары, по Щаре на Ясельду опять волоком, с Ясельды на Припять и в Непр. Вперед!
Места пошли красивые – холмы в кудрявой зелени, увалы, просторные луга, заставленные валунами- мокусами. Гору Гайтельгарбо, которую венчал замок райкса Видевута – титаническая бревенчатая изба, – объехали по склону и попали в стольный град Курланда – Ромове. Град сей по кругу был обнесен валом из камней, глиной скрепленных, а поверху пруссы поставили два частокола в виде концентрических кругов, середину между ними забив землей и гравием. Улицы в Ромове отсутствовали, дома, крытые камышом, стояли как попало, то впритык, то вразброс, и где тут присутствия находились, а где жилье, сказать было трудно.
– Гляди, Пончик, – сказал Крут, кивая на высокого старикана в пурпурной мантии, окруженного толпой, – это сам криве Брутено!
– Криве? – заинтересовался Пончик.
– И не просто криве, а криве-кривайте. Самый главный жрец. Князь-жрец. Они тут всем вертят, жрецы здешние, и правят, и судят, и самому райксу говорят, что делать. Криве – это как бы верхний слой, а под ним кого только нет. Вейдельботы – вторые после криве, они – возносители молитв. Сиггоны надзирают, вурскайты заведуют богослужением и освящают жертвы… И это только старшие жрецы, а есть и младшие – михе. Свалгоны возглавляют свадьбы, тулисоны – те в деревнях живут, травами лечат… А еще у них сайтоны имеются, вандлулуты, буртоны, вейоны, думоны, неруты, лекутоны, видуроны… И всю эту ораву корми.
Криве-кривайте носил под мантией длинный белый кафтан, многажды опоясанный жреческим кушаком, а на голове у него была остроконечная шапка с золотым шариком, усыпанным драгоценными камнями. Крутились вокруг князя-жреца криве в белых кафтанах, в желтых и черных. Михе такой чести не удостаивались, этим было довольно и повязок – черных, желтых и белых.
