Мейтланду были хорошо видны длинные седые волосы, зачесанные назад и свисающие на плечи.

Когда Мейтланд смотрел, как старик толкает свою заглохшую машину, его вдруг охватил такой страх, что он забыл и о чувстве голода, и об усталости. Какая-то бредовая логика убедила его, что старик идет за ним — возможно, не прямо, а каким-то кружным путем, через лабиринт дорог — и в конце концов дойдет до того места, где он, Мейтланд, потерпел аварию. Более того, Мейтланд был уверен, что машина, которую катит старик, — вовсе не легкий мотоцикл, а страшное орудие пытки, и старик взял его с собой в свое бесконечное кругосветное путешествие, чтобы на этих колесах с цепным приводом подвергнуть и без того израненное тело Мейтланда суровому наказанию «судом Божьим».

Придя в себя, Мейтланд принялся бесцельно бродить по автомобильному кладбищу. На восточной полосе все еще виднелась седая голова старика, он шагал, не отрывая глаз от расстилавшейся перед ним пустынной дороги. Солнце освещало потрепанную одежду и старый мотоцикл.

Мейтланд присел на корточки, радуясь, что высокая трава скрывает его от посторонних глаз. Он взглянул на часы, обратив внимание на дату в тот самый момент, когда из туннеля виадука с ревом выполз идущий порожняком трейлер.

Двадцать четвертое апреля…

Суббота! Начались выходные. Он разбился во второй половине дня в четверг и уже две ночи провел на острове. Значит, наступило субботнее утро, и этим объясняется тишина и отсутствие машин.

Повеселев, Мейтланд заковылял назад к «ягуару» и попил воды, чтобы подкрепиться. Старик со своим мотоциклом исчез из виду где-то за виадуком. Мейтланд растер руки и грудь, стараясь унять дрожь. Не померещилась ли ему эта одинокая фигура, не сам ли он вызвал этот призрак какой-то детской вины?

Мейтланд обвел взглядом остров, тщательно осматривая откос: не выбросил ли кто за ночь что-нибудь съедобное. Обрывки газеты, яркие конфетные обертки… Но должен же он. найти чего-нибудь поесть. На крайний случай у него есть четыре бутылки бургундского — они помогут ему продержаться, а на острове наверняка растут съедобные ягоды — а может, найдется какой-нибудь забытый огород с грядкой одичавшей картошки.

Внимание Мейтланда привлекло бетонное основание указателя прилегающей дороги. Омытый дождем бетон ярко блестел на солнце — очень похоже на пустую доску объявлений. Надпись, нацарапанную на нем трехфутовыми буквами, с дороги сможет разглядеть любой водитель…

Мейтланд обошел вокруг машины. Нужен какой-то пишущий материал или, на худой конец, что-нибудь острое, чтобы нацарапать на бетоне буквы, а потом затереть их грязью для контрастности.

Над капотом висел смрад горелой резины и масла. Мейтланд посмотрел на свисающие с распределителя почерневшие провода. Одну за другой он вынул клеммы из свечей зажигания и набил карманы обгоревшими резиновыми трубками.

Через полчаса Мейтланд пересек остров и сел у белого бетонного бока, вытянув перед собой ноги, как искореженные шесты. От ходьбы по траве он быстро устал. Растительность в центральной низине местами поднималась до плеча. Несколько раз Мейтланд падал, споткнувшись о скрытые в траве остатки фундаментов и кирпичной кладки, но снова поднимался и упорно двигался вперед. Он уже не обращал внимания на крапиву, которая жгла ноги сквозь разорванные брюки, примирившись с этими ожогами, как примирился с усталостью. Так он мог сосредоточиться на любой стоявшей перед ним задаче, будь то мучительный переход через крапивные заросли или преодоление опрокинутого надгробия. И эта способность сосредоточиться в какой-то мере служила ему доказательством того, что он в состоянии подчинить себе ненавистный остров.

Мейтланд вытащил из карманов смокинга клеммы с обгоревшими проводами и, словно играющий ребенок, принялся раскладывать перед собой кусочки обуглившейся резины.

Он был слишком слаб, чтобы чертить стоя, но ему и так удалось вытянуть руку фута на четыре от земли. Прыгающими восемнадцатидюймовыми буквами Мейтланд тщательно вывел свое послание:

ПОМОГИТЕ РАНЕНОМУ ВОДИТЕЛЮ ВЫЗОВИТЕ ПОЛИЦИЮ

Прислонившись к холодному бетону, он осмотрел свое произведение и жестом уличного художника в обносках богача накинул на тощие плечи влажный смокинг. Вскоре его голодный взгляд с интересом обратился к сигаретным пачкам, рваным газетам и прочему мусору у подножия откоса.

В десяти футах поодаль Мейтланд увидел грязный газетный сверток, вероятно, выброшенный ночью из машины, проезжавшей по примыкающей дороге. Рваная газета была насквозь пропитана маслом. Собравшись с силами, Мейтланд пополз к ней и костылем подтянул сверток к себе. Неловкими от голода руками он разорвал бумагу, и в ноздри ему ударил запах жареной рыбы, приставший к грязным блеклым газетным снимкам. Водитель, вероятно, купил себе поесть в одном из круглосуточных кафе, образовавших целый городок у южного въезда на Вествейскую развязку.

Рыбы не осталось — однако по тому, как аккуратно был свернут кулек, Мейтланд догадался, что там найдется еще пара десятков жареных ломтиков картошки.

Пока он почерневшими руками запихивал в рот эти масляные кусочки, пыль у его ног прибили первые капли дождя. Хмыкнув про себя, Мейтланд засунул бумагу в карман смокинга, поднялся на ноги и двинулся в путь. Дороги вокруг острова по-прежнему были пустынны. Над головой неслись армады темных туч, подгоняемых свежим северо-восточным ветром. Совсем один посреди бетонного ландшафта, Мейтланд заковылял к машине, рассчитывая укрыться в ней от собирающегося дождя. Он мельком взглянул на выведенные на откосе буквы, но они еле виднелись над травой.

Дождь застиг его на полпути к центральной низине. Вынужденный остановиться, он стоял, вцепившись в костыль и глядя на свои скрюченные руки, дергающиеся под струями дождя, как неисправный семафор. До него вдруг дошло, что он не просто обессилел, но и как-то странно себя ведет, словно не помнит, кто он такой. Как будто некоторые участки мозга потеряли связь с центром, отвечающим за сознание.

Он посмотрел по сторонам в поисках укрытия. Трава кругом металась и шумела, словно стебли переговаривались между собой. Мейтланд подставил лицо дождю и покрутил головой, хватая ртом капли. Он готов был век простоять здесь, открытый всем дождям и ветрам, но, поборов это искушение, нехотя двинулся дальше.

Сбившись с пути, он забрел на огражденный участок размером с комнату, обнесенный крапивой, растущей по периметру фундамента разрушенного дома. Стоя в этом каменном загоне, словно в тупике лабиринта, он попытался сориентироваться. Между ним и автострадой плотной завесой стояла пелена дождя. Отвердевшая грязь на смокинге размылась и струями стекала на изодранные брюки, сквозь которые просвечивало окровавленное правое бедро. Растерявшись на мгновение, Мейтланд стал ощупывать запястья и локти, пытаясь опознать сам себя.

— Мейтланд!.. — выкрикнул он. — Роберт Мейтланд!.. — И, крепко сжав костыль, заковылял из загона.

В двадцати футах слева, за грудой оцинкованных железных листов, обнаружился разрушенный вход в подвал. Мейтланда стошнило прямо под струями дождя. Стерев с губ слизь, он поплелся к подвалу. Истертые ступени спускались к дверному проему с покосившейся притолокой.

Мейтланд подтащил к ступеням железные листы. Тщательно уложив их между притолокой и верхней ступенькой, он соорудил грубое подобие крыши, приспособив оцинкованные листы так, чтобы дождь стекал по уклону, после чего бросил костыль на ступени и спрятался под крышей своего нового убежища.

Под барабанную дробь дождя Мейтланд устроился на ступеньках, снял смокинг и ободранными руками отжал намокшую ткань. Грязная вода текла меж пальцев, как будто он стирал детскую футбольную форму. Мейтланд разложил смокинг на ступенях и потер плечи, стараясь хоть немного разогреть их ладонями. Он чувствовал, как, распространяясь от воспаленного бедра, возвращается лихорадка.

Тем не менее успех в постройке даже такого захудалого убежища придал ему бодрости и подогрел неколебимое желание выжить. И теперь это желание выжить, покорить остров и овладеть его ограниченными ресурсами представлялось ему гораздо более важным, чем стремление выбраться.

Мейтланд прислушался к дождю, бьющему по оцинкованному железу, и ему вспомнился дом, который его родители снимали в Камарге, на юге Франции, в последнее лето их супружества. Обычный для дельты Роны проливной дождь обрушился тогда на крышу гаража под окнами спальни, где маленький Роберт счастливо провел большую часть каникул. И то, что, когда он в первый раз повез Элен Ферфакс на юг Франции, они поехали прямо в Ла-Гранд-Мотт — футуристический курортный комплекс на побережье в нескольких милях от Камарга, — не было случайным совпадением. Элен тихо ненавидела тамошнюю