— Это — так, ничего интересного, — Зотов попытался забрать его у Красильникова.

— Неинтересное нас тоже интересует, — остановил его Кольцов и велел Красильникову: — Ознакомься, Семен Алексеевич.

Кольцов стал неторопливо листать страницы «расстрельной» амбарной книги.

Фамилии, фамилии… Дата, место рождения, вероисповедание, воинское звание. И все. Больше никаких сведений. Лишь в конце строки, короткий, как выстрел, приговор: расстрелять. И дата приведения приговора в исполнение. Вся жизнь умещалась ровно в одну строку: была ли она короткой, как у юнкера Гуляева, или длинной, насыщенной массой различных событий, как у полковника Закревского. Всего лишь одна строка. Словно человек родился и крестился для того, чтобы тут же умереть.

Кольцов вспомнил о Лагоде, его рассказ о военных мытарствах. Служил в Красной армии, был пленен, под угрозой смерти мобилизован в армию Врангеля. Голодал, мерз, совершал тяжелые переходы, рыл окопы, переворочал сотни тонн земли. Что еще? Стрелял в противника. Возможно, кого-то убил, но не знает об этом… Обычная судьба простого солдата на обычной войне.

Интересно, что вменили ему в вину эти трое вершителей судеб? За какие прегрешения намеревались лишить его жизни?

Кольцов пробросил с полсотни страниц и открыл записи последнего времени. Долго искал знакомую фамилию. И, наконец, нашел. Такая же короткая строка: родился, крестился, служил в Кубанской дивизии, расстрелян. Тридцать лет его жизни втиснуты в десять коротких слов. Был ли он женат? Есть ли дети? И сколько? Как жил? Кем трудился? Чем увлекался? Мало ли что ещё нужно знать, чтобы определить, что это был за человек? Хороший он был или плохой?

— Ну, вот, к примеру, Лагода, — обратился Кольцов к Зотову. — Андрей Макарович Лагода…солдат. Что за человек? За что такой суровый приговор?

— Покажите.

Зотов склонился над страницей амбарной книги, долго изучал совсем короткую строку. И наконец просиял:

— Ну, конечно… Кубанская дивизия…Вы разве не знаете? Самая оголтелая дивизия. Одни головорезы. Закоренелые враги!

— Вся дивизия?

— Да вся…

— То есть если бы они все оказалась в вашем концлагере, их всех постигла бы участь Лагоды?

— Но вы же не будете возражать, что дивизия Фостикова нанесла огромный урон Красной армии под Александровом и потом здесь, в Крыму? — Зотов чувствовал свою правоту и поэтому весь как-то приободрился и даже слегка прибавил в голосе металла.

— Не буду, — согласился Кольцов. — Но я спрашиваю конкретно о Лагоде. В чем его вина?

— Не понимаю вас. Когда судят банду, расстреливают всех: и главаря, и рядовых воров. Даже наводчика.

— Не совсем так, — не согласился Кольцов. — То есть если вы имеете в виду самосуд, тут вы правы. Но ведь вы, я имею в виду вашу «тройку», судите именем советской власти. И именем советской власти расстреляли бы всю дивизию, все несколько тысяч человек, если бы они оказалась в ваших руках. За что? За то, что во время боев нанесли нам потери? Но ведь вина у командира и у солдата разная. Даже у солдат не у всех одинаковая: один стрелял, другой кашеварил. А вы — всех подряд. Око за око. Это не суд. Это — месть.

Зотов не сразу ответил. Он понял, что комиссар с яростным напором осуждает их: его, Данишевского, Добродицкого.

— А как мне тогда понимать слова Льва Давыдовича Троцкого о том, что особые внесудебные «тройки» должны выносить не только справедливые, но и суровые приговоры всем, кто может в дальнейшем угрожать советскому строю, — нашелся наконец Зотов. — Троцкий так и сказал: «И пусть не мучают вас сомнения!». И Розалия Самойловна выступает в том же духе. И Бела Кун. Это что же, все они не правы?

— Когда еще нет законов, надо включать свою совесть и поступать по справедливости.

— Вы хотите сказать…

— Я сказал то, что хотел сказать.

— Но, простите, совесть — это химера. Совесть, справедливость — это нечто неосязаемое. И у грешников, и у праведников — у всех она разная. Как тут быть?

— Думать. Вам вручили власть, веря в то, что вы поступите по совести. А вы поступаете по чьей-то подсказке.

— Льва Давыдовича Троцкого

— Лев Давыдович — трибун. В полемическом задоре всякое может сказать. А вам надлежит соразмерять услышанное со своим разумом и совестью.

Ах, как хорошо говорит комиссар! Соловей! Но он-то уедет, а нам оставаться здесь и почти каждый день заполнять страницы амбарной книги, а потом выслушивать гневные упреки Розалии Самойловны: «Вырождаетесь, братцы! Вам бы — в попы. Те всем грехи отпускают, кто не попросит».

— Между прочим, Розалия Самойловна, она тоже…

— Что, поддерживает эти внесудебные приговоры?

— Я не о том. Она хвалила вас как убежденного большевика и даже советовала включить вас в «тройку», — попытался польстить Кольцову Зотов. — Может, примете её предложение?

Зотов не соврал: такое действительно было. Всего пару дней назад. Интересуясь, чем там, в Феодосии, занят Кольцов, Землячка вскользь посоветовала Зотову:

— Вы бы подпрягли его к какой-нибудь работе. Что, не понимаете? Чтоб он был занят и не совал свой нос не в свои дела. В конце концов включите его в «тройку». Он — дотошный, быстро по уши увязнет.

— Четвертым, что ли: — в ответ на предложение Зотова, язвительно усмехнулся Кольцов.

— Нет. Товарища Данишевского отзывают в Симферополь. Вместо него.

— Благодарю за предложение. Но я не слишком подхожу для этой должности, — сухо сказал Кольцов.

Он силился вспомнить, что ещё хотел выяснить у Зотова. С трибуналом, тут всё понятно. Надо что-то предпринимать, не откладывая в долгий ящик. Уже сегодня же необходимо сообщить Менжинскому и Фрунзе, а возможно, и самому Ленину об этом палаческом конвейере. Что если такое же происходит и в других местах? И ещё? Что-то ещё очень важное он хотел выяснить у Зотова?

Вспомнил: о Жихареве. Сказал Красильникову:

— Сходи в гостиницу.

— Он здесь. Прихватил на всякий случай.

С той недавней встречи с Жихаревым в тюрьме Кольцову не давали покоя его глумливые слова о том, что они еще встретятся, и даже выпьют по чарке доброго вина. Либо это была ни на чем не основанная бравада, эдакий фанфаронский блеф, либо… Либо Жихарев знал нечто такое, чего не мог знать Кольцов, и был уверен, что не надолго задержится в Феодосийской тюрьме. В таком случае, на чью помощь он мог рассчитывать? Только на Зотова? Потому что тюрьмой, как и концлагерем, ведал главным образом он.

Кольцов решил проверить свое предположение. Для этого надо было еще раз встретиться с Жихаревым. Если он по-прежнему в тюрьме, значит, все те его слова были блефом. А, если — нет и Зотов подтвердит исполнение приговора, значит за Жихаревым шхуна направлялась в Нижнее Джемете. Отсюда следует только одно: Зотов покрывал бандита, пытавшегося вывезти в Турцию награбленное. Он с Жихаревым заодно. И у него далекие планы. Не альтруист же он, не станет, рискуя жизнью, помогать бандиту просто так, за красивые глаза. При разговоре об этом вполне может понадобиться Андрей Лагода.

— Я хотел бы посетить еще и тюрьму, — сказал Кольцов Зотову.

— А что там? Одни мародеры. С ними приказано не церемониться. По законам военного времени… — как-то очень суетливо произнес Зотов.

— Ну, положим, уже мирное время, — возразил Кольцов.

— Для них нет мирного времени, — не согласился Зотов. — У нас они больше суток не живут.

— Одного из них я все же хотел увидеть. — Кольцов поднял глаза на Зотова: — Жихарева!