Зотов, похоже, заранее знал, о ком пойдет речь, и был готов к этому.

— Жихарева? — равнодушно переспросил Зотов. — Опоздали. Он уже расстрелян.

— Откупился? — в лоб спросил Кольцов.

Пушистый херувим Зотов вдруг побагровел, все настороженное спокойствие сплыло с его лица.

— Под трибунал хотите меня подвести, комиссар? — И, повысив голос, он угрожающе добавил: — Я буду жаловаться! За меня есть кому постоять! К Розалии Самойловне обращусь! До Льва Давыдовича дойду!

— Под трибунал вы сами себя подвели, Зотов, — спокойно сказал Кольцов. Он был уверен, что попал в десятку. Но как это доказать? У него никаких фактов, он ничего не может выставить против Зотова, лишь одни слова. Единственное, что он может сделать, это сблефовать, нагнать на Зотова страха. Если он правильно вычислил, Зотов может с испуга нечаянно раскрыться.

И Кольцов продолжил:

— Насколько я знаю, Жихарев жив и здоров.

— Он расстрелян.

— Нет. Он сейчас, в это самое время, находится в Джемете. Не дождавшись шхуны, он отправится в Батум.

— Какое Джемете? Какой Батум? О чем вы, комиссар?

— У меня есть свидетели, Зотов, — спокойно сказал Кольцов и, глядя ему в лицо, жестко добавил: — Те трое жихаревских бандитов, которых вчера привезли из Судака к вам. Думаю, им уже нет смысла что- либо скрывать.

Лицо Зотова слегка изменилось, исчез страх. Он постепенно брал себя в руки

— Я же сказал: бандитов мы долго в тюрьме не держим. С ними было все ясно, и ночью их расстреляли.

— Хорошо прячете концы в воду, Зотов. Но остался ещё один свидетель.

— Блефуете, комиссар.

— Нет. Вы забыли про рулевого.

— Мне ваши выдумки не интересны, — равнодушно ответил Зотов.

— Семен Алексеевич, — обернулся Кольцов к Красильникову. — Пригласите товарища, которого сейчас очень не хотел бы видеть господин Зотов.

— Никакой я вам не господин, — обозлился Зотов.

— Извините, но и товарищем называть вас у меня не поворачивается язык, — сказал Кольцов.

В коридоре, куда вышел Красильников, под охраной двух особистов из команды Кольцова сидел Лагода. Вид у него был довольно испуганный. Как его не уговаривали, что ему не сулили, он продолжал бояться.

— Ну, пожалуйста, не бойся, — попытался приободрить его Красильников. — Это они должны тебя бояться.

— Постараюсь, — кивнул Лагода и встал.

Зотов с деланным равнодушием перебирал на столе бумаги, но время от времени бросал короткий беспокойный взгляд на дверь.

Когда в кабинет вошел Лагода, он не сразу поднял на него глаза: продолжал разыгрывать спокойствие.

— Ну, посмотрите, Зотов. Вы ведь недавно встречались.

Зотов оглядел Лагоду и, похоже, действительно его не узнал, потому что успокоился и равнодушно сказал:

— Первый раз вижу.

— Второй, — поправил его Кольцов.

— Не помню.

— Я вам напомню. Это тот самый Андрей Лагода. В вашем гроссбухе написано, что он расстрелян.

— Ну и что?

— А он, оказывается, живой. Да-да! Это он и есть, тот самый Андрей Лагода. Был расстрелян. Выжил. Случайно оказался на шхуне. Надеюсь, он удовлетворит любой суд.

Зотов молчал. Он немигающее смотрел на Лагоду. Быть может, он вспомнил его, посланного им на смерть. Он стоял перед Зотовым живым укором.

Кольцов поднялся.

— Идемте, Андрей Макарович! Оставим господина Зотова наедине со своей совестью. Если, конечно, она у него есть.

В тот же день Кольцов со своим отрядом выехал во Владиславовку, к Кожемякину. Оставаться в Феодосии он не хотел, да и опасался за Лагоду. Смертный приговор был «тройкой» подписан, но по вине расстрельной команды не исполнен. А Зотов злопамятен. К тому же ему не нужен живой свидетель его связи с Жихаревым. Поэтому он может поднять гарнизонную комендантскую роту, чтобы исправить ошибку

В пути Красильников вдруг вспомнил:

— Забыл тебе отдать. Это — тот листочек, что мы отвоевали у Зотова.

— Что там?

— Прочти, не пожалеешь Может, пригодиться, если начнутся неприятности.

После напряженных дней в Феодосии Кольцов почувствовал себя у Кожемякина легко и комфортно. Только здесь он извлек из кармана листок, переданный Красильниковым, и стал читать. Его поразила холодная бесстрастность и циничность текста, словно бы речь шла не о живых людях, а о дровах или металлических заготовках.