— А мени не страшно. Шо могли, уже все присвоилы. — И, осветив фонарем стоящий на тачанке пулемет, старик добавил: — Вам и незачем ничого присваивать, все сами принесут, шо не попросите. А если и без спросу возьмете, тоже не станут супротивничать.

— Зачем же вы так-то, папаша? — укорил старика Гольдман, спускаясь с тачанки. — Мы — новая власть. Советская.

— Шо власть, это я поняв, — сказал старик. — Власти, оны завсегда при пулеметах. А которы при обрезах, те тоже власть, только бандитска. Оны солнця бояться, всё больше ночами властвують.

Он растворил ворота и, взмахнув фонарем, коротко осветил просторный двор.

Первые въехали тачанки, потом красноармейцы ввели коней.

— В летней кухне пересидите. Возле плиты есть трошки дров. Не пропадете.

— Тут ты прав, дедуня. В войну не пропали, а теперь и подавно, — сказал возчик.

В низенькой, но просторной летней кухоньке пол был выстлан соломой, видимо, здесь не однажды ночевали.

Зажгли печку, дрова были сухие и почти сразу весело заполыхали. Кухонька постепенно наполнилась теплом. Красноармейцы охраны отправили троих во двор дежурить, остальные улеглись на соломе. Пулеметчики и возчики пристроились возле самой плиты, и отблески огня время от времени освещали их лица и обдавали теплом.

Кольцов, Гольдман и Бушкин уселись за большой обеденный стол, под которым тоже спали красноармейцы. Несмотря на усталость, никто из троих не мог уснуть.

Старик тоже долго не уходил, принес и сложил возле печки еще охапку дров, сказал:

— Вы часто дверь не открывайте, вам тепла до утра хватит.

— Спасибо за заботу, папаша.

Собираясь уйти, старик потоптался у выхода, указал глазами на стоящий на столе фонарь, посоветовал:

— Вы его лучше погасите. Живее утром будете.

— Что, бывает? — насторожился Бушкин.

— Оны какось узнають, хто, где и у кого. У мово соседа Федьки Молокана трех ночевщиков застрелили. Люди, видать, в Феодосию добирались, а может, в Керчь. Все забрали, и вещи, и одежу. В одном исподнем покойников оставили. А Павло Зубач рассказывав, шо в одежи, бувае, люди карманы пришивають, а в них кладут золото. Потому как уезжають люди не на неделю, а на всю жисть.

— И часто такое? — спросил Кольцов.

— Все время. Опосля того, як царя скинули.

Старик ушел. Кольцов оглядел кухоньку. Почти всех его сопровождающих сморил сон. Они тихо похрапывали после тяжелого дня. Время от времени красноармейцы охраны тихо входили в кухоньку, поднимали сменщиков, а сами укладывались на пригретое ими место.

Склонив головы на стол, придремнули Гольдман и Бушкин. А Кольцов продолжал бодрствовать. Он потянулся к окну, нащупал там небольшую стопку книг. Взял одну, потрепанную, открыл ее: «Арифметика. Л.Ф. Магницкий». На титульной странице выцветшая надпись чернилами: «Сашко! Toбi на згадку, може колись станет прохфесором. Василь та Марiя. 1911 piк».

Кто он, этот Сашко? Кто Василь и Мария? Где они сейчас? Живы ли? Кем доводятся старику?

Под утро у стен кухоньки прогремело несколько выстрелов. Во двор выскочили все разом. Дежурившие в это время красноармейцы суетливо бегали по подворью, стали открывать ворота. Пока ездовые торопливо впрягали в тачанки коней, пулеметчики вставляли в «максимы» пулеметные ленты.

— Что за шум? — спросил у пробегающего красноармейца Кольцов.

— Четверо или пятеро на конях. Постукали в калитку. И хитро так: три раза стукнут — подождут. И опять. Хотел подождать, что дальше будет. А тут мой Букет как заржет, видать, кобылу учуял. Те, с перепугу, из четырех стволов. Из обрезов. И — дьору!

В тишине был слышен удаляющийся топот копыт.

— Может, влупить им вслед? — спросил у Кольцова пулеметчик.

— Зачем?

— И то правда.

Несмотря на переполох во дворе, старик из хаты не вышел: не слышал выстрелов или по другой какой причине не захотел появляться перед гостями.

Остальная часть ночи прошла спокойно, хотя в сон уже никого не клонило.

Утром, когда они выводили на улицу коней, на пороге веранды появился старик. Он по-хозяйски окинул взглядом двор, открыл ворота. На улицу, однако, не вышел, вернулся к дому. Ожидая, пока они покинут двор, топтался возле входа на веранду.

Кольцов понял его затруднение и щадить его не стал.

— Что потеряли, папаша? — спросил он.

— Вроде як стреляли?

— Сашко приезжал, сынок ваш, — сказал Кольцов. — Проведать. Не ждали?

— Якый Сашко? Якый Сашко? — растерялся старик. — Ниякого Сашка я не знаю, — но глаза у старика стали колючими, торопливо забегали в тревожных размышлениях.

— Живой он! Живой! — успокоил старика Кольцов. — Их несколько было. С обрезами. Ночная власть! — напомнил Кольцов старику его же слова. — А с дневной властью встретиться почему-то не захотели.

Старик ничего не ответил. Он исподлобья наблюдал за тем, как красноармейцы седлали коней, заводили их в тачанки и как, наконец, покинули двор. И тут же стал греметь запорами ворот.

— Спасибо за приют, папаша! — подошел к калитке Кольцов. — Когда ваш Сашко снова приедет вас проведать, вы ему передайте мои слова. Игры с обрезами их до добра не доведут. Советская власть — это надолго.

— Не знаю я Сашка.

— Знаете. И Сашка, и Василя, и Марию.

Старик, почувствовав, что худшее позади, и гости никаких решительных действий принимать не собираются, осмелел.

— А может, то и не он был? Теперь много всяких по Крыму мотаются. И все с обрезами. А в Феодосии, в Керчи еще пока беляки сидять. У их не обрезы. У их винтовки и пулеметы.

— И с теми разберемся! — жестко сказал Кольцов, усаживаясь в тачанку. Отряд тронулся.

С утра дорога была пустынная. Они ехали, словно по необитаемому острову. Но к полудню, сразу за небольшим лесным поселком Сайтлер, на узкой говорливой речушке Биюк-Карасу, они встретили путейцев, которые заканчивали ремонт небольшого железнодорожного мостка. Неподалеку на путях стояли два пассажирских вагона, в которых на ночь размещались ремонтники, и платформа для перевозки инструментов и необходимых строительных материалов.

Путейцы с интересом рассматривали движущийся по гужевой дороге отряд Кольцова. Поравнявшись с ними, возчики остановили тачанки.

— Здравствуйте! — поприветствовал их Кольцов. — Как тут? Все тихо?

— Это как слухать! — сказал крепкий усатый пожилой путеец, видимо, бригадир. — Белые отступали, порушили мосток. Отремонтировали. А вчерашней ночью уже бандиты нашкодничали. Опять возились. Такая вот тишина…

— Большая банда? — поинтересовался Гольдман.

— В темноте не разглядишь. Носятся ночью какие-то, — бригадир критически оглядел отряд Кольцова. — Для них вас хватит.

— Пугаете? — спросил Кольцов.

— Нет. Предупреждаю. Вы, извиняюсь, куда направляетесь, если, конечно, это не военная тайна.

— На Владиславовку, а потом на Феодосию.

— А не шибко спешите? — удивился бригадир. — Феодосия пока беляками забита, Владиславовка тоже.

— Не, из Владиславовки, кажись, их выбили, — возразил путеец помоложе.

— Видать, снова — у белых, — сказал бригадир. — Вчера тут прошел почти что целый кубанский полк.