Хасан достал сискал и кусок сыру, положил перед отцом, но тот все еще сидел в задумчивости. Сын принялся за еду, уж он-то ни о чем другом сейчас думать не мог. Наконец и Беки тоже взял кусочек сискала, но сначала произнес молитву.
Хасан поел, поднялся и стал очищать штаны от колючек, которые неприятно покалывали ноги. С грустью посмотрев на сына, Беки сказал:
– Уберем урожай, продам немного кукурузы, куплю тебе к байраму новые штаны и рубашку.
– Дади, а себе бешмет купишь?
Беки, не отвечая, поднял в молитве руки. Хасан не понял, то ли он, как обычно, молится после еды, то ли просит у Бога, чтобы помог им приодеться. А может, о чем другом просит? Только Бог ведь все равно не поможет. Хасан знает. О чем только люди не просят, но он, видно, не слышит. Да и как ему услыхать – вон где! В небе! А молитвы произносят шепотом. Вот и отец сейчас совсем тихо, одними губами, шепчет, а просил бы громче, Бог и услышал бы его.
Наконец Беки провел руками по лицу и поднялся. Постоял, посмотрел в сторону села. Туман уже совсем рассеялся, и все вокруг было как на ладони, но солнце пока еще пряталось за тучками, как невестка от свекра.
Беки вдруг рассмотрел, что кто-то выехал из села.
«Не Саад ли?» – подумалось ему. Он внимательно вгляделся, но так далеко разве разберешь.
«А хоть бы и Саад, будь что будет!»
Он махнул рукой, снял бешмет, пояс с кинжалом и принялся за работу.
Саад подъехал на бидарке, и не один. Вслед за ним, как всадник за фаэтоном пристава, на старом мерине трусил чабан. Саад так натянул вожжи, что конь встал на дыбы.
Беки сделал вид, будто никого не замечает. С минуту Саад пронизывал его взглядом, наконец не выдержал и крикнул:
– Эй, ты!
Делать нечего. Беки посмотрел в его сторону.
– С чего бы это ты так загордился, что и подойти не хочешь? – грозно спросил Саад.
– Гордиться мне не с чего!
– Да и я так думаю, потому и говорю!
– Сам не завидую тому, кто гордится, – добавил Беки.
– Не завидуешь, говоришь? – Саад сбросил с себя бурку и соскочил на землю. – А ну, клади овцу на бидарку! – приказал он чабану.
– Эй ты, где овца? – крикнул чабан, обращаясь к Беки.
– Откуда мне знать. Своей заботой сыт по горло.
– Ах, не знаешь, где моя овца? Сейчас узнаешь. – С этими словами Саад двинулся на Беки.
– Саад, не поднимай скандала. За тот ущерб, что нанесла мне твоя отара, я мог бы купить четыре овцы…
– А чего ты сидел! Люди давным-давно убрали свой урожай, только ты один до сих пор занимаешь поле.
– Я бы тоже убрал, да так случилось. Лошадь подвела.
– А коли не можешь убрать вовремя, зачем было сеять?
– Оно, может, и верно, да не сеять мне нельзя. Семью надо кормить…
– Семья с голоду не умерла бы, я дал бы твоим детям закат.[15]
Беки и до того едва сдерживался. Он все хотел не дать Сааду окончательно «замутить воду», готов был простить ему вытоптанную кукурузу, на худой конец даже заплатить за овцу и забрать ее себе. «Овцу можно будет прирезать, – думал он, – а мясо высушить и сберечь до уразы. Тогда и бычка сохранишь».
Не потому так думал Беки, что боялся Саада. Нет, просто не хотелось ему раздувать ссору. Но последние слова Саада кинжалом резанули Беки.
– Мои дети не сироты, они не нуждаются в твоем закате! – крикнул он.
– Тогда давай овцу.
– Вон, понес твою овцу.
Беки показал на чабана, направляющегося к бидарке. Но Саад даже не повернулся.
– Мне нужна овца, которая ходит на всех четырех ногах.
– Я не смогу тебе ее дать, у меня нет такой овцы.
– Дашь, коли заставлю.
– Ничего ты меня не заставишь силой, Саад. Не ищи ссоры, прошу тебя!..
– Какая у меня может быть с тобой ссора, вшивая овчина.
– Говоря такое людям, тебе бы не мешало вспомнить своего отца, у которого в ресницах полно было вшей, – спокойно отрезал Беки.
– Что ты сказал? – Саад рванул кинжал из ножен. – Да будь проклят твой отец, если ты еще хоть словом тронешь моего.
Беки посмотрел на полуобнаженный кинжал Саада и с сожалением подумал о том, что свой лежит далеко. И Хасана куда-то унесло. Да и будь он рядом, теперь уж делу не поможешь. «Недаром говорится: пояс снимай только перед сном», – мелькнуло в голове Беки.
Саад вынул кинжал из ножен. Вконец обозленный Бски, мгновенно забыв, что ему и обороняться-то нечем – в руках только серп, крикнул:
– Да будь прокляты и отец твой и брат, если ты вложишь кинжал в ножны! – С этими словами он, не помня себя, бросился на Саада.
– Да будут прокляты они, если мой кинжал войдет в ножны, а не в тебя! – услышал в ответ Беки и вслед за тем почувствовал в животе какой-то холод, а через миг жгучую боль.
Рука его с крепко сжатым серпом медленно опустилась.
– Эйшшах![16] – вырвалось у Беки.
Прибежавший на шум Хасан увидал Саада над распростертым отцом. Мальчик ничего не понимал, он только смотрел на кулак Саада, прижатый к отцовскому животу, и вдруг услышал слабый голос отца:
– Ради бога, не поворачивай кинжал!
Саад отнял руку от живота Беки. Хасан увидел окровавленное лезвие кинжала и в ужасе закричал:
– Дади!
Саад посмотрел вокруг налитыми кровью глазами, затем склонился над Беки и, озверев, еще дважды с силой всадил в него кинжал.
– Не надо! Не надо! – кричал Хасан, будто что-то еще могло спасти отца.
Саад разогнулся и, тяжело ступая, пошел прочь.
– Каждый человек должен знать свою силу, – сквозь зубы выговорил он.
– Дади! Дади! – кричал Хасан, заливаясь слезами.
Беки лежал раскинув руки, будто отдыхал. Глаза его с трудом приоткрылись.
– Хасан, отомсти, – прошептал Беки и умолк.
Глаза закатились, на губах выступила кровавая пена, вытянутая рука судорожно зажала стебель кукурузы.
Саад вскочил на бидарку и дернул вожжи.
Вскоре он скрылся из глаз Хасана, который с плачем бежал в сторону села.
5
Утро выдалось яркое, солнечное, не то что накануне.
Осеннее солнце греет не щедро. На еще не опавших листьях, на тыквенной ботве сверкают капли росы. Они похожи на бусинки. Местами, куда не проникают лучи, стелется белый иней. Крыша дома Соси белая на затененной стороне.
Во дворе Беки много мужчин. Некоторых Хусен и не видел никогда. Он знает: они понесут отца на кладбище. Когда в доме напротив умерла старуха, там тоже было много людей.
Сегодня Хусен совсем не плачет. Вчера, когда Беки на арбе везли домой, он плакал сильно. И ночью плакал, пока не уснул. А нани как рыдала вчера! Стояла посреди двора, рвала на себе волосы, и плакала, и кричала.
