Хасан только мельком глянул на труп Борза и отошел. Ему, видно, было не до него. Зато на Хусена страшно было посмотреть. Он весь как-то сжался и почернел. Молча стоял у плетня над собакой и неотрывно смотрел на зияющую рану.
– Хусен, что это с Борзом? – услышал он вдруг из-за плетня голос Эсет и, оглянувшись, увидел в щелке ее тревожные синие глаза.
– Его убили!
– Кто?!
– Хамзат.
– Ах, сгореть ему в огне! За что он его?
– За то, что ел кукурузу…
– Ну и что же?
Хусен молчал. Еще слово – и он бы расплакался. Да и как объяснить Эсет, что сам-то Хусен готов был всю жизнь не есть кукурузу, лишь бы Борз был с ним, но другим ведь нельзя без кукурузы… Она этого все равно не поймет. У них в доме зерна сколько хочешь. Откуда ей знать, как бедная Кайпа дрожит над каждым початком…
Эсет не знала этого. Но добрым своим сердцем девочка почувствовала, что все не так просто. Она тоже умолкла. А через минуту из желания сделать Хусену что-нибудь приятное сказала:
– Хусен, а мы зарезали барана!
Но он совсем и не обрадовался. И даже наоборот, решив, будто она хвалится, сердито буркнул:
– Подумаешь, большое дело, барана зарезали!..
– Я принесу тебе мяса.
– Не надо мне вашего мяса!
– Никто не увидит, я вынесу его из дому потихоньку!
– Уйди ты от забора со своим мясом!
– Забор вовсе и не твой! – обиделась Эсет и отошла.
– Очень мне нужно ваше мясо! – раздраженно кричал ей вслед Хусен. – Вот мы зарежем кур – и у нас будет!..
8
Гойберд пожаловал на мовлат спозаранку. Но ждать угощения ему пришлось очень долго. Уже и куры были сварены, но к еде не приступали – муллы еще не было. Кайпа с вечера ходила приглашать его. Обещал прийти, но пока не идет.
– Выгляни, сынок, не видать ли его? – частенько просит Гой берд.
Хусен и без него не раз бегал за ворота. Он не меньше Гойберда ждет муллу, тоже хочет полакомиться курятиной.
– Ну, идет? – спрашивает Гойберд и, не успеет Хусен рта рас крыть, сам же отвечает: – Клянусь Богом, не идет!
Когда мулла наконец появился, все уже остыло. Поздоровавшись, он быстро прошел на указанное ему самое почетное место и, тяжело вздохнув, как человек, уже успевший много потрудиться, покряхтывая, сел.
– А мы думали, Шаип, ты, может, и не придешь! Совсем заждались! – улыбнулся Гойберд.
– Клянусь Кораном, я пришел сюда, несмотря на то, что сын Зубейры умолял меня пойти к нему!
– Это зачтется тебе, Шаип! Клянусь Богом, зачтется! – не умея скрыть свою радость, сказал Гойберд.
Мулла Шаип весь взмок, а потому расстегнул свой шелковый бешмет.
– Кайпа, – предупредил он, – есть я не буду, не трудись подавать.
Гойберд при этих словах переменился в лице. Столько ожиданий – и что же?!
– Нет, так нельзя! – не удержался он, будто мулла не у Кайпы, а у него в доме. – Это ведь сага.[30] Отказываться нельзя!
– Клянусь Кораном, некуда мне больше: уже сыт по горло!
И мулла, выразительно посмотрев на свой большой живот, с трудом скрестил на нем пухлые короткопалые руки.
– Хоть притронься к сага, – настаивает Гойберд.
Кайпа не заставила их долго ждать. Правда, пока мулла читал молитву, Гойберд еще не раз жадно сглотнул слюну. Но это и не удивительно. Даже сытый человек не останется равнодушным к пряно пахнущим чабрецом и луком петушкам, а уж голодный и вовсе!..
Наконец настало мгновение, которого Гойберд ждал с самого утра: едва мулла притронулся к пище, и он принялся за еду.
Проглотив кусочек-другой белого мяса, Шаип-мулла попросил чаю.
Покраснев до ушей, Кайпа вынуждена была признаться, что чая у нее нет, да и был бы, так сахар тоже уж давно не водится.
– Выпей бульону, мулла, – смущенно предложила она.
Шаип-мулла призадумался, пить или не пить. А сам при этом все живот свой поглаживал, будто прислушивался к нему.
– Бульон очень полезен для здоровья, – впервые после того, как начал есть, заговорил Гойберд. – Клянусь Богом, полезен.
Он так усердно работал челюстями, что они у него были похожи на мерно раскачивающиеся качели.
Хусен заметил, что мулла почти ничего не ест, а это значит: им больше останется. Правда, придется и Мажи угостить – он тоже с утра тут крутится – иначе какой же это будет мовлат! Но Гойберд, похоже, дал слово есть и за себя и за муллу! – так он налегает. А мулла и бульона отпил глоток-другой да отставил. Боится, видать, лопнуть, как в притче о мулле-обжоре, который однажды на мовлат, переходя от соседа к соседу, до того объелся, что пришлось везти его домой на арбе. Но, на беду, встречные люди предложили ему отведать еще и жареной индюшатины. Не смог мулла отказаться, съел кусок и лопнул.
Кайпа хлопотала вокруг Шаип-муллы, не знала, как его ублажить, и все уговаривала:
– Съешь еще кусочек, мулла, может, я не так приготовила, не нравится тебе курятина?… Но другого у меня ничего нет. Ты уж не взыщи…
– Хватит и этого. Куда еще? Все очень вкусно. Просто я сыт.
– Что ты, Кайпа! – вставил и Гойберд, хотя его никто об этом не спрашивал. – Курятина на славу. Лучше приготовить невозможно! Клянусь Богом, невозможно!
Кайпа и сама знала, что все сделано как надо. Ей не привыкать слушать похвалу своему умению. Правда, голодному Гойберду сейчас любая пища хороша. Но готовить она и впрямь мастерица. Ее многие хвалили. Еще когда в девушках была, не раз готовила для гостей, а в доме родителей их бывало не счесть…
– Приготовить все можно!.. – развела руками бедная женщина.
– Было бы из чего! – добавил Гойберд.
– Да, Кайпа, тебе сейчас тяжело, – сказал мулла. – Но ты тер пи, и Всевышний воздаст за долготерпение. Сколько у тебя детей?
– Трое, мулла.
– Пусть принесут они твоему дому берка…[31]
– Младший едва ли станет человеком…
– Почему же это? Баловной, что ли, очень?
– Нет. Для баловства он еще мал. Болеет с самого рождения…
– Святой водой его поила? – спросил Шаип-мулла с равно душным видом, просто так, чтобы что-то сказать.
– Все делала, а об этом не подумала, – сказала Кайпа.
Хотя на самом деле и святой водой поила, да только другой мулла ее святил. Но кто знает, может, он не так, как надо, делал?
Шаип-муллу клонило ко сну. И уж очень ему не хотелось сейчас воду святить.
– Приходи завтра вечером ко мне, – сказал он, – я дам тебе святой воды.
