Но сегодня даже не заглянул туда.
— Дай, матушка, поесть! — устало попросил он, снимая войлочную шляпу. Черная тоска лежала на сердце.
— Все готово, дитятко, — отвечала Манефа.
На столе, накрытом изгребной скатертью, уже поставлены были чашки и тарелки с неприхотливой едой. На то имелась причина: Григорий копил деньги на свадьбу. Все мысли его были сейчас о невесте. Надо бы передать ей, что посылают его на сплав, проститься. При мысли об этом кровь прилила к лицу: «Ну, изверг! Погоди, придет наш час».
Он скинул армяк, сел в красный угол, как подобает хозяину, и принялся есть.
Манефа, подперев щеку рукой, смотрела на сына и рассказывала о заводских «приключениях».
— Наказание было опять…
— Кому? — оторвался от чашки Григорий.
— Заводским женкам.
У Григория заходили на щеках желваки.
Неожиданно вошел Василий Карпов, зять Григория.
— Садись за стол, — пригласил тот.
— Еда в рот не лезет, Гриша.
— Что случилось?
— Такое, что и не слыхано. Баб наших драли лозанами в аптекарской бане… И мою Парашу… сам хозяин стегал.
— Парашу?
Григорий бросил ложку.
— Сестру?
Василий опустил глаза.
— Сам Ширяев стегал?
Дверь распахнулась, и на пороге встала Парасковья, бледная, с раздувающимися ноздрями.
— Эх, вы! Мужики! — крикнула она. — Стыд нам за вас.
— Что? — грозно поднялся Григорий.
— А то, что когда же мукам конец придет? Когда вы за ум возьметесь? Не нам ли, бабам, прикажете за себя стоять?
— Парасковья! Ступай домой, — сказал Василий, стараясь придать словам тон приказа.
— Неужели в тебе совесть не говорит? При тебе меня раздели…
— Парасковья!
— При тебе меня… А ты?
Плечи у Парасковьи задрожали, она до крови закусила губу.
— Не плачь, сестренка, — сказал Григорий.
— Ну, хватит.
Василий взял жену за руку, она отбросила его руку. Муж рассердился.
— Ты что? Вовсе из воли вышла?
— Дерьмо ты, а не мужик…
— Я?
Василий замахнулся, но тут в распахнутую дверь раздался сильный голос Мишки Харлова:
— Григорию Рюкову приказано не медля ни часу идти в деревню Подволошную и готовиться к сплаву.
— Не пойду, — крикнул Григорий, но Мишка уже исчез.
— За что тебя, Гриша? — спросил Василий.
— Ума не приложу. Никакой провинки за мной не числится.
— А знаешь ты, что твою невесту к барину уволокли? Бабы сказывали, будто остановил он ее посередь улицы.
— Убью! — рявкнул Григорий и, схватив молоток, ринулся к двери.
— Гришка! Куда ты?
Григорий выскочил за ворота, здесь его остановили двое стражников. Они загородили ему дорогу.
— Гришка! Тебе надо быть в Подволошной… На сплав назначен. Айда с нами!
— Ребята! Так ведь я…
— Ничего не знаем. Нам приказ даден.
— Ребята! Ведь вы меня знаете… Ну куда, зачем мне идти? Ведь у меня, ребята, свадьба скоро… За что?.. Ребята!
— Айда!
Гришку подхватили под руки и потащили по дороге в Подволошную.
В этот день в доме надзирателя Ефима Нарбутовских все были в тревоге. Сам Ефим, не старый еще человек, недавно потерял жену. Дом вела старуха-мать. Сестра Анна готовилась к замужеству.
Сегодняшняя встреча и расспросы Ширяева не на шутку обеспокоили все семейство. Анна уже знала, чем это обычно кончалось. Ее двоюродная сестра Марина, выходившая замуж за писчика Ивана Протопопова, силой была приведена к господину.
— Ты бы известила жениха-то, — советовала мать, но Ефим сказал:
— Нет его на заводе, отправили в деревню, а оттуда на сплав поедет.
— Вот тебе и свадьба! — вздохнула старуха.
Анна тосковала.
— Убегу я куда-нибудь, у соседей укроюсь.
— Сыщут — всех нас под наказание подведешь. Положись на божью помощь. Может, пронесет грозу.
— Нет, матушка, чует сердце беду. Как он глядел на меня!
Девушка содрогалась от гадливого ощущения.
Вечером, когда она вышла за водой, ее встретил Кублинский и, ухмыляясь, передал ей приказ барина:
— Велено тебе идти со мной в барские покои.
Анна заплакала.
— Чего ревешь, дуреха? В храм любви попадешь, на платок получишь да еще гостинцев с собой унесешь, коли угодишь барину.
«Храм любви» — так называлась уединенная комната, находившаяся отдельно от всех, под крыльцом. Ключ от нее хранился у самого Ефима Алексеевича. В комнате все было убрано согласно вкусам владельца: бухарские ковры, тафта, маленький столик на восточный манер, погребец с винами и сластями, а на стенах французские картинки. Разглядывая их, Алешка всякий раз ржал, как жеребец.
Когда он привел в «храм любви» плачущую Анну, Ефим Алексеевич находился уже там. Он мерял комнату широкими шагами.
— Получайте, ваша милость.
— Ступай.
Алешка вышел. Ширяев закрыл за ним дверь на крючок и стал приближаться к своей жертве. Та с ужасом отодвигалась от него.
— Ну? — сказал он страшным голосом и схватил девушку в объятия.
Завязалась немая борьба. Разъяренный сопротивлением, Ширяев схватил девушку за горло и начал душить. Анна хотела крикнуть и не могла. В этот момент кто-то сильно ударил в дверь и сорвал ее с крючка. Ширяев в бешенстве обернулся: на пороге со стиснутыми кулаками стоял Ефим Нарбутовских.
— Ты… зачем ты сюда?
— Не позорь сестру, господин… Не дам ее поганить… Анна! Пойдем.
Он взял сестру за руку и вышел.
Ефим Алексеевич налил себе полный стакан вина, выпил залпом и стал думать о том, как отомстить
