– ...это он изгоняет тебя...

– Неужели, Мэррин? Да неужели? – Снова появился бес, и Мэррин молился, время от времени перекладывая орарь и крестя Регану. Бес снова принялся ругать его.

«Слишком долго длится этот приступ, – подумал Каррас. – Слишком уж он затянулся».

– А, вот и свиноматка появилась! – засмеялся бес.

Каррас повернулся и увидел, что к нему приближается Крис со шприцем и тампоном. Она пыталась не смотреть на него.

– Шарон переодевается, а Карл...

Каррас перебил ее коротким «Хорошо», и она подошла с ним к кровати.

– Да-да, посмотри на свое произведение, мама-свинья! Подойди сюда! – захихикал бес.

Крис изо всех сил пыталась не смотреть на Регану, не слушать ее, пока Каррас потуже привязывал руки девочки.

– Посмотри на эту блевотину! – взревел бес. – Ты довольна? Это все из-за тебя! Да! Это все из-за того, что карьера тебе важнее всего на свете, важнее мужа, важнее дочери, важнее...

Каррас оглянулся. Крис не шевелилась.

– Давайте же! – приказал он. – Не слушайте! Давайте!

– ...твой развод! Иди к священникам! Но они тебе не помогут! – У Крис затряслись руки. – Она сошла с ума! Она сошла с ума! Поросенок спятил! Это ты довела ее до сумасшествия и до убийства, и...

– Я не могу. – Лицо у Крис исказилось. Посмотрев на трясущийся шприц, она покачала головой. – Я не могу делать укол!

Каррас выхватил у нее шприц:

– Ладно, протрите руку! Протирайте! Вот здесь, – твердо приказал он.

Бес дернулся и, сверкая глазами от ярости, повернулся к нему.

– Кстати, и о тебе, Каррас!

Крис прижала тампон к руке и протерла нужное место.

– А теперь уходите! – решительно приказал Каррас, вонзая иглу в тело. Крис вышла.

– Да, уж мы-то знаем, как ты заботишься о матерях, дорогой Каррас! – закричал бес. Иезуит отступил и некоторое время не мог шевельнуться. Потом вынул иглу и посмотрел на закатившиеся глаза. Из горла Реганы доносилось тихое, медленное пение, похожее на голос мальчика из церковного хора: – Tantum ergo sacramentum veneremur cernui...

Это был католический гимн. Каррас стоял как вкопанный, пока продолжалось жуткое, леденящее кровь пение. Он поднял глаза и увидел Мэррина с полотенцем в руках. Аккуратно и очень осторожно он вытер рвоту с шеи и лица Реганы.

– ...et antiguum documentum...

Пение продолжалось.

Чей же это голос? И эти обрывки: Дэннингс, окно...

Каррас не заметил, как вернулась Шарон и взяла полотенце из рук Мэррина.

– Я закончу, святой отец, – сказала она. – Уже все прошло. Перед компазином я бы хотела переодеть ее и немного привести в порядок. Можно? Вы не могли бы на минуточку выйти? Священники вышли в теплый полутемный зал и устало прислонились к стене.

Каррас все еще прислушивался к страшному приглушенному пению, раздававшемуся из комнаты. Через несколько секунд он обратился к Мэррину.

– Вы говорили... вы говорили мне, что в ней только одна... новая личность.

– Да.

Они разговаривали, опустив головы, будто на исповеди.

– А все остальное – только формы приступов. Да, здесь всего... всего один бес. Я знаю, что вы сомневаетесь. Видите ли, этот бес... В общем, я один раз уже встречался с ним. Он очень могучий, очень.

Они снова помолчали, потом заговорил Каррас:

– Говорят, что бес появляется помимо желания жертвы.

– Да, это так... это так. Он может появиться и там, где нет греха.

– Тогда какова цель одержимости? – спросил Каррас, хмурясь. – Отчего это происходит?

– Кто знает, – ответил Мэррин, задумался на секунду, потом продолжил: – Мне, однако, кажется, что цель беса – не сама жертва, а другие люди, мы... те, кто видит все это, кто живет здесь. И я думаю, я уверен – он хочет, чтобы мы отчаялись, потеряли человеческий облик и сами стали зверьми, подлыми, разложившимися личностями, забывшими о человеческом достоинстве. В этом, видимо, и весь секрет – дьяволу нужно, чтобы мы сами считали себя недостойными. Я думаю, что вера в Бога не зависит от разума, а от нашей любви, от того, считаем ли мы, что Бог любит нас...

Мэррин помолчал, а потом заговорил медленней, как бы вспоминая о чем-то:

– Он знает... бес знает, куда бить. Тогда, давно, я даже отчаялся любить ближнего своего. Некоторые люди... отталкивали меня. Это меня мучило, Дэмьен, и привело к тому, что я разочаровался в себе, после чего мог легко разочароваться и в своем Боге. Моя вера была расшатана.

Каррас с интересом посмотрел на Мэррина.

– И что же произошло потом? – спросил он.

– ...В конце концов я понял: Бог никогда не потребует от меня того, что невозможно с точки зрения психологии, что любовь, которая нужна ему, находится во мне, она в моих силах и совсем непохожа на обычные эмоциональные чувства. Совсем непохожа! Ему нужно было только, чтобы я делал все с любовью, делал даже для тех, кто отталкивает меня, – а ведь это требует от нас большой любви. – Он покачал головой. – Конечно, все ясно и так, сейчас я понимаю, Дэмьен. Но тогда не понимал. Странная слепота. Как много мужей и жен считают, что их любовь прошла, потому что сердца их больше не бьются в восторге при виде возлюбленного! Боже! – Он снова покачал головой. – Вот здесь-то и лежит ответ, Дэмьен... Одержимость. Не в войнах суть, как считают многие, и даже не в таких случаях, как этот... Эта девочка... бедный ребенок. Нет, главное в мелочах, Дэмьен... в бесчувственном, мелочном непонимании. Ну, ладно. Ведь и сатана не нужен, чтобы началась война. Для этого достаточно нас самих... нас самих.

Из спальни все еще доносилось ритмичное пение. Мэррин взглянул на дверь и прислушался:

– А ведь даже от зла может исходить добро. Конечно, в каком-то смысле, который мы не можем ни понять, ни увидеть. – Мэррин помолчал. – Возможно, что зло – это суровое испытание добра, – задумчиво продолжал он. – И, возможно, даже Сатана, сам Сатана, не желая этого, делает что-то такое, что потом служит во благо добру.

– А если бес будет изгнан, – спросил Каррас, – какая гарантия, что он больше не вернется назад?

– Я не знаю, – ответил Мэррин, – не знаю. Но такого не случалось никогда. – Он приложил руку к лицу. – Дэмьен. Какое красивое имя.

Каррас почувствовал смертельную усталость в его голосе. И что-то еще. Какое-то усилие, которым он пытался подавить боль. Неожиданно Мэррин шагнул вперед, извинился и, закрыв лицо руками, поспешил вниз, в ванную. Каррас же почувствовал откровенную зависть к сильной и искренней вере иезуита. Пение прекратилось. Чем же кончится эта ночь? Он глубоко вздохнул и вернулся в спальню. Регана заснула. «Наконец-то! – подумал Каррас. – И наконец-то можно отдохнуть».

Он нагнулся, взял ее худую руку и начал следить за секундной стрелкой часов. – Почему ты так со мной поступил, Димми?

Дэмьен застыл от ужаса.

– Почему?

Каррас не мог сдвинуться с места, у него перехватило дыхание. Существо смотрело на него таким одиноким и обвиняющим взглядом. Глаза его матери. Его матери!

– Ты бросил меня, чтобы стать священником, Димми, ты думал, мне будет легче...

Не смотри!

– А теперь ты меня выгоняешь?

Это не она!

– Зачем ты это делаешь?

В висках застучало, к горлу подкатил комок. Он крепко зажмурился, а голос становился все более