– Н е т.

– Но...

Вдруг он вскочил с кровати, задохнувшись от нечеловеческой боли. Психиатр с ужасом почувствовал, как Регана стальной хваткой вцепилась в него. Выпучив глаза, он попытался высвободиться из этих страшных когтей, но безуспешно.

– Сэм! Сэм, помоги мне! – в ужасе закричал он.

Крис бросилась к выключателю.

Кляйн рванулся вперед.

Регана, запрокинув голову назад, дьявольски расхохоталась, а потом по-волчьи завыла.

Крис щелкнула выключателем. Она повернулась и увидела жуткую картину, похожую на замедленное кино: Регана и оба доктора возились на кровати. Мелькали ноги и руки, гримасы сменяли одна другую, слышались неровное дыхание и отдельные выкрики, хохот, переходящий в вой, и потом снова – дикий смех. Регана хрюкала, ржала, и это странное кино крутилось все быстрее и быстрее, кровать двигалась взад- вперед со скоростью, которую трудно было себе представить. Мать беспомощно наблюдала, как Регана снова закатила глаза и испустила такой отчаянный вопль, что у Крис кровь застыла в жилах.

Регана рухнула на постель и потеряла сознание. Наваждение исчезло.

Все затаили дыхание и замерли на месте. Потом, постепенно приходя в себя, врачи осторожно встали. Оба не спускали глаз с девочки. Кляйн подошел к постели и, не обращая ни на кого внимания, нащупал пульс. Пульс был нормальный, и Кляйн, накрыв Регану одеялом, кивком указал на дверь. Все тотчас покинули комнату и спустились в кабинет.

Некоторое время врачи и Крис молчали. Женщина сидела на диване. Кляйн и психиатр устроились на стульях друг против друга. Психиатр о чем-то думал: он вперился взглядом в журнальный столик и пощипывал себя за губу. Потом, вздохнув, взглянул на Крис. Она уставилась на него невидящим взглядом.

– Что же это такое, черт возьми! – воскликнула Крис с болью в голосе.

– Вы не поняли, на каком языке она говорила? поинтересовался психиатр.

Крис отрицательно покачала головой.

– Вы верите в Бога?

– Нет.

– А ваша дочь?

– Нет.

Потом психиатр расспросил ее о подробностях течения болезни. Рассказ Крис обеспокоил его.

– Что это? – пытала его Крис, нервно сжимая побелевшими пальцами скомканный платок. – Что это за болезнь?

– Это что-то не совсем понятное, – уклончиво объяснил психиатр. – И если говорить начистоту, то ставить диагноз после такого кратковременного осмотра было бы с моей стороны крайне неразумно.

– Но какие-нибудь мысли у вас должны быть, – настаивала Крис.

– Я понимаю, вам не терпится узнать хоть что-нибудь, поэтому я выскажу кое-какие предположения.

Крис напряженно кивнула и подалась вперед. Пальцы судорожно цеплялись за платок.

Она перебирала пальцами кружевную кайму, как будто у нее в руках были тряпичные четки.

– Прежде всего могу сказать, – начал врач, – весьма непохоже, что она симулирует.

Кляйн одобрительно закивал головой.

– Для этого у нас есть несколько признаков, – продолжал психиатр. – Например, ее болезненные и ненормальные движения, а главным признаком я считаю изменение черт лица при разговоре с так называемым человеком внутри ее. Видите ли, подобные действия могут происходить лишь тогда, когда она сама верит, что это существо находится у нее внутри. Вы меня понимаете?

– По-моему, да. – От удивления Крис прищурила глаза. – Но я только никак не пойму, откуда это существо взялось! Я, конечно, часто слышала о раздвоении личности, но никаких объяснений мне при этом не давали.

– И никто не даст, миссис Макнейл. Мы используем разные термины: «сознание», «разум», «личность», – но на самом деле мы не очень четко представляем себе, что каждое из них означает. – Врач покачал головой. – Не знаем. Совсем ничего не знаем. Поэтому, когда я начинаю говорить о раздвоении личности, то прекрасно понимаю, что все объяснения вызывают только еще большее количество вопросов. Фрейд считал, что некоторые мысли и чувства каким-то образом подавляются сознанием, но могут проявиться в бессознательном состоянии. Они активно проявляются в различных психических отклонениях. Эти подавленные чувства и эмоции давайте назовем «диссоциирующими», так как слово «диссоциация» означает отклонение от основного потока сознания. Так вот, когда «диссоциирующее» становится самостоятельным или когда личность больного слабеет и дезорганизуется, может возникнуть психоз шизофрении. Он отличается от раздвоения личности, – предупредил психиатр. – Шизофрения означает расшатывание личности. Если же «диссоциирующее» может как-то выделиться и организовать подсознание больного, вот тогда эта часть начинает действовать вполне независимо; она становится самостоятельной личностью и может принять на себя также функции тела.

Врач вдохнул в себя воздух. Крис внимательно слушала его. Потом психиатр продолжил:

– Это одна из теорий. Есть еще несколько. Но, возвращаясь к Регане, хочу сказать, что у нее и намека нет на шизофрению, и ЭЭГ показала, что кривая работы ее мозга совершенно нормальная. Поэтому я склонен отвергнуть все подозрения на шизофрению. Остается истерия.

– В которой я и находилась всю прошлую неделю, – пробормотала Крис.

Психиатр чуть заметно улыбнулся.

– Истерия, – продолжал он, – это форма невроза, при которой эмоциональное расстройство превращается в телесное. При психоастении, например, человек теряет способность осознавать свои поступки и, делая что-то сам, приписывает это «что-то» другому лицу. Хотя в этом случае другая личность осознается им не до конца. У Реганы несколько иной случай. Мы подошли к тому, что Фрейд называл «трансформированной» истерией. Она вырастает из бессознательного чувства вины и необходимости понести наказание. Диссоциация здесь играет первостепенную роль, я бы даже сказал, не только диссоциация, но и само раздвоение личности. При этом могут наблюдаться и судороги, как при эпилепсии, галлюцинации, чрезмерное возбуждение.

– Да, все это похоже на ее состояние, – уныло подтвердила Крис. – А вы как считаете? То есть все, кроме чувства вины. Какую вину она может за собой чувствовать?

– Ну, первое, что приходит в голову, – продолжал психиатр, – это развод. Дети часто считают, что родители расстаются именно из-за них, и поэтому принимают всю вину на себя. Но в данном случае такое можно только предположить. Я вот еще о чем думаю: у девочки могла развиваться депрессия на почве размышления о смерти – танатофобия. У детей она часто сопровождает чувство вины и возникает на почве страха потерять кого-нибудь из близких. В результате развиваются нервное расстройство и возбудимость. Вдобавок вина здесь может быть просто неизвестна. Ее трудно выявить конкретно, – закончил врач.

Крис замотала головой.

– Я запуталась, – пробормотала она. – Никак не пойму, откуда берется эта новая личность.

– Крайне необычно то, что ребенок в таком возрасте смог воедино собрать и систематизировать все части новой личности. Конечно, удивительно и многое другое. Например, игра девочки с планшеткой указывает на то, что она легко поддается внушению. Однако на самом деле мне не удалось загипнотизировать ее. – Психиатр пожал плечами. – Возможно, она сопротивлялась. Но что удивительнее всего: уровень развития новой личности довольно высок. Это не двенадцатилетний ребенок. Здесь человек гораздо старше. И еще тот язык, на котором она разговаривала... – Врач уставился на лежавший перед камином коврик и задумчиво подергал себя за нижнюю губу. – Есть, конечно, похожее состояние, но мы знаем о нем совсем мало: это форма лунатизма, при которой у больного неожиданно проявляются способности и знания, которых никогда не было раньше. При этой форме вторая личность стремится разрушить первую. Однако... – Психиатр не закончил фразу и неожиданно взглянул на Крис.

– Это очень запутанно, – пробормотал он. – И я все значительно упрощаю. Ей следует обследоваться у нескольких специалистов в течение двух или трех недель. Проводить обследование нужно тщательно,