Прорезав пещеру сверху донизу и озарив ее недра желтым фосфоресцирующим светом, с потолка в джонку Хан Коя ударил толстый жгут молнии, высветив среди остатков разбитой каюты огромный восточный аквариум. На глазах у Джима по стенкам аквариума, словно по куску внесенного с мороза и брошенного в кипяток мрамора, побежали во все стороны прожилки-трещины, после чего сосуд взорвался фейерверком воды и стеклянных осколков, и его удивительные рыбообразные узники хлынули вместе с каскадом содержимого сначала на палубу джонки, а потом и в осветившееся на мгновение море. Наступила кромешная тьма. Огни на далеком острове погасли — костры либо залил дождь, либо заслонила одна из особенно больших скал, и ощущение того, что джонка летит по поверхности кипящего моря, стало полным. Почувствовав, что волосы у него на голове шевелятся, Джим увидел, как вдоль их мачты пронеслись всполохи искр, после чего, поднявшись с самого клотика, словно сорванный порывами урагана, вверх уплыл, крутясь и сверкая, будто разъяренный демон, огромный искрящийся голубым шар.
Уильям вскочил на ноги и, чтобы не вылететь за борт с неистово сотрясающейся и ходящей ходуном палубы, намертво вцепился в мачту. Его волосы вздыбились и развевались на ветру, пока он, смаргивая влагу, всматривался в бурю, в метание волн, которые то поднимались сплошной стеной, сшибаясь и превращаясь в мелкий туман брызг, то расступались, образуя провал с ровным дном, то теряли гребни, и ветер уносил длинные серебристые нити воды и пены. Казалось, море лучится собственным светом, будто пылавший недавно на острове плавник теперь догорал под волнами, освещая там подводные гроты с похожими на древние разрушенные соборы торжественно сияющими остовами затонувших кораблей внутри.
Внезапно Джим осознал, что отец что-то кричит ему, борясь с ветром. Вначале он ничего не мог разобрать, потом понял, что отец спрашивает о Гиле.
— Где Гил? — напрягаясь, вопил Уильям и махал свободной рукой.
Джим покачал головой. Гил в каюте? Скорее всего. Масляная лампа, как ни странно, все еще горела. Она широко раскачивалась на своей цепи и трещала. Джим на коленях дополз до двери каюты, толкнул ее и обнаружил, что она заперта. Разбитый иллюминатор был снова цел и невредим. Упершись ногами в желобок стока у борта и вцепившись руками в обод иллюминатора, Джим с усилием поднялся, встал на ноги и, удерживая равновесие между толчками и рывками мчащейся своим неведомым курсом джонки, заглянул в каюту. Гил снова спокойно сидел в кресле, напоминая каменное изваяние, и в колеблющемся свете раскачивающейся лампы читал книгу Эдгара Райса Берроуза.
Джонка остановилась так резко и внезапно, что Джима бросило на стену каюты. С носа лодки донесся короткий хруст и скрип уминаемой гальки и песка — они причалили к берегу не далее чем в пятидесяти футах от подножия каменной лестницы. Огни Святого Эльма мигнули на вершине мачты последний раз, зарядив воздух электричеством и запахом пороха, потом погасли. Море вдруг разом утихло, снова став маслянистым и гладким, и единственным нарушающим тишину звуком было
Глава 20
Лежа в темноте взаброшенном доме Кунца, задумчиво жуя чипсы «Фритос» и потягивая безвкусное пиво, Уильям дожидался сна. Всего четыре часа назад он с восторгом представлял, как выбирается из канализационного люка с жесткой улыбкой на лице — настоящий герой-победитель, парнишка Пич за спиной, под мышкой свернутый раскрашенный парус джонки, трофей решающей схватки, выигранной под улицами Глиндейла. Земле более ничего не грозит — опасность устранена Уильямом Гастингсом, человеком, познавшим всю тяжесть преследования подлинным злом и борьбы с ним. Но вкус победы оказался пресным. Его парус, по верхнему краю обожженный огнями Святого Эльма, теперь лежал бесформенной кучей в гостиной. Ощущение безвкусности выходки с парусом не давало Уильяму покоя. Все его тщеславие, вся бравада, все благие намерения в одну секунду обратились в ничто. Он не сумел спастись от полного и окончательного крушения. Будь он проклят — не попытался даже спасти родного сына, у которого хватило духу и отваги бросить книгу Фростикосу в нос.
Ему удалось уговорить Гила перейти на их сторону — это правда. Но и только. Остальное довершил сам Гил. Гил был рад найти в Уильяме родственную душу, понимающую и разделяющую его собственные воззрения на физический мир. В сущности, именно рассказ Уильяма в «Аналоге» и решил дело, спас мир, не дал Земле лопнуть, как воздушный шар. Теперь ему следует написать в журнал письмо и поздравить редакторов с такой дальновидностью. Уильям горестно покачал головой. В конце пути Гил взял руководство на себя и через каменный тоннель со ступенями вывел их на волю. Всю дорогу Уильям с ужасом ожидал появления из темноты мучнистой физиономии доктора. Он попытался вообразить, какой виделась схватка Фростикосу, как он вообще воспринял то, что с ним случилось. Каково быть съеденным заживо крабами? Уильям пожал плечами. В любом случае Фростикосу не поздоровилось. Возможно, он действительно утонул. Хотя Уильям знал, что это не так. Слишком уж удобно. В жизни так просто не бывает.
По его спине то и дело пробегали мурашки волнения: где-то в глубине души ворочалась черная пелена тревоги и вины, сомнений и страха — ощущений столь же инстинктивных и безошибочных, как те, что испытывают китайские свиньи, в страхе и беспокойстве мечущиеся по своим загончикам в поисках выхода, который, однажды найдясь, обычно не ведет ни к чему, кроме дикой лихорадочной гонки к крутому обрыву саморазрушения.
Всего на миг смежив веки, он снова увидел это лицо — массу копошащихся белесых призрачных червей, немедленно обретающую ясность и ужасающую четкость. И мгновенно распахнул глаза. Ночь была на исходе, а он почти не спал. Ему следовало сразу же после полуночи — лучше быть схваченным полицией в кругу друзей, чем ночь напролет бороться с призраками в пустом доме.
Уильям задремал и сразу же увидел, как протирает ладонью кружок на грязном стекле иллюминатора. За стеклом в ночи его давно уже поджидало нечто белое и мертвенное; оно молча улыбалось ему. Он вздрогнул и проснулся, вскочил, ругая себя за то, каким идиотом, каким бестолковым дурнем он был, когда точно так же пугал бедного Лазарела из окна подвала Фростикоса. Тогда он понятия не имел, как это может быть страшно. Но все идет по кругу, как поется в песне. Японские краснодеревщики обязательно оставляют в своих шкафчиках или комодах на видном месте трещинку, чтобы обуздывать тщеславие. Стыки же и полировка жизни Уильяма бугрятся от непреднамеренных ошибок, от разнузданного головотяпства, от того, что он и пальцем не пошевелил, чтобы смирить свою гордыню. Самомнение лезло наружу в смешочках, в кивках, подначках и выкриках, делая из него пустое место, болвана. И даже хуже — но подобрать подходящее название Уильям сейчас не мог. Джим не попрекнул его ни словом, и от этого становилось еще гаже. Чем лучше люди, тем труднее подбирать к ним мерку. Но он не хочет, чтобы его складывали, как бумажную куклу. Не поэтому у него душа болит. Всю ночь он просидел в пустом доме, спал он или нет — неважно. У него есть его книга, его трубка, полбутылки бренди… как там сказал Лоуренс Стерн? — «чтобы бояться смерти, нужно знать, что это такое». Подобный взгляд на вещи всегда восхищал Уильяма. Жаль, что эти строки уже принадлежат Стерну. Бренди и трубку побоку — кроме смерти, есть множество других вещей, способных вселить страх. Но сегодняшней ночью бренди поможет ему укрепить первую линию обороны. Недавнее происшествие — не последний шанс доказать, на что он способен, с надеждой и страхом сказал он себе. Можно начать прямо сейчас, здесь, в этом темном доме. Уильям закрыл глаза и принялся следить за тем, как переплетаются и копошатся белые червяки на экране изнанки его век.
Выступавшие через два дня по телевидению репортеры были настроены весьма скептически. Сама идея казалась им смешной до нелепости, полностью списанной из научно-фантастического романа — причем из романа без особых претензий, дешевенького триллера из газетного киоска, бульварного чтива, с лучеметами и динозаврами на Луне. На этот день был намечен старт Подземного левиафана, механического крота, полностью готового и выставленного на всеобщее обозрение на заднем дворе ранчо Пиньона. Машина была собрана на специальных козлах, ей был придан надлежащий угол наклона, и нос левиафана теперь смотрел вниз, жаждая вгрызться в землю. Аппарат самодвижущийся, объяснял Пиньон наседающим репортерам. Самыми трудными будут последние футы пути. Как только нос левиафана проникнет в полое ядро Земли, машина встанет. Пилотам остается только надеяться, что инерция вынесет крота вперед настолько, что удастся открыть люк.
Пиньон заметно нервничал и без конца приглаживал волосы. Эдвард вдруг с удивлением обнаружил, что их недруг вовсе не похож на злодея, совсем наоборот. Пиньон был одержимым. Он был фанатиком своей идеи, причем недальновидным и склонным к крайностям. Эдвард почти испытывал к нему чувство жалости. Отчего-то он был совершенно уверен, что репутации Пиньона недолго оставаться безупречной. Как поведет
