В борту левиафана зияла просторная дыра, сквозь которую безжалостные и любопытные глаза камер обозревали части разрушенных внутренних устройств машины, вероятно двигатель. Спековски заговорил в микрофон, время от времени кивая в сторону крота, напомнив зрителям об открытиях, которые, по словам Пиньона, были заключены в эту машину — об антиматерии, вечном двигателе.
— Ого, а это что? — вдруг спросил он, с удовольствием играя свою роль и потешаясь над Пиньоном и его машиной. — Кто бы мог подумать, что подобный двигатель способен приводить в движение машину для исследования земных недр? — спросил он, но тут же замолчал и улыбнулся, словно вспомнив о том, что до сих пор эта машина не исследовала
— Как вам это? — спросил Спековски, после того как камера опять переключилась на общий план. На краю экрана снова мелькнул сгорбленный Ашблесс — длинные седые волосы свешивались на пальто за воротник, но поэт тут же был сметен рекламным роликом средства для чистки сантехники, в котором мультипликационный мужчина усиленно греб в лодке по волнующемуся в ванной морю.
— Бедняга Пиньон! — сказал Уильям, думая о том, что Пиньона предали и что к этому предательству изрядно приложил руку и он, Уильям, — по сути дела это предательство было целиком и полностью устроено им. Еще два дня назад Пиньон был для них недосягаем — без пяти минут величайший первооткрыватель со времен Брендана Морехода. И кто он теперь? Рыдающее ничтожество, общее посмешище. Репортеры, все утро хлеставшие пиво в городе, теперь плясали на его костях, хохотали во все горло, не видя в землеройной машине ничего, кроме повода для все новых шуток. Уильям живо представил себе заголовки передовиц: «Механический крот провалился в канализацию!» Пиньон бросился в пропасть на крыльях, которые услужливо подрезал Уильям. Бедняга.
Уильям улыбнулся своим мыслям. Жалко Пиньона, хоть он и слизняк. Но Фростикос — это дело другое. Почему ему позволили уйти незамеченным? Почему репортеры не набрасывались на него с просьбами объяснить принцип действия удивительной машины? И Ашблесс сразу же отступил в тень. Какой козырь, подумал Уильям, припас старый пройдоха в своем рукаве на этот раз? Они очень скоро о нем снова услышат, Уильям в этом не сомневался. Ашблесс не из тех, кто легко отступается.
Они по сравнению с ним легковесы, вот кто. Решив помериться силами с Уильямом Гастингсом, они попытались оттяпать себе кусок не по зубам. Он снова сделал ловкий ход и подставил им ножку. Теперь их дело труба. Даже если Пиньону удастся вытащить левиафана из ямы, без Гила эта машина всего-навсего груда металлолома. Подумав о Гиле, Уильям вспомнил о работе. Черт возьми, он же теряет время! Гил правильно решил не смотреть передачу и остаться в сарае. Сплошной цирк, ничего толкового. Пиньон был типичным клоуном, кривлякой и пустобрехом.
Гил работал быстро и молчаливо, как хирург, — ни заминки, ни лишнего движения. Куча механического барахла на верстаке заметно уменьшилась, в то время как большая действующая машина Иеронимуса с модифицированным приводом Дина быстро обретала форму. Спуск батисферы на воду стал делом нескольких ближайших дней.
— У них ничего не вышло, — с порога сообщил Уильям.
Гил кивнул, копаясь отверткой в недрах одного из корпусов.
— Не могу взять в толк, почему крот потерял управление. Хотя точно так же не могу понять, каким образом он вообще сдвинулся с места. Парадокс.
— Я думаю, что левиафан все еще в рабочем состоянии, — ровным голосом отозвался Гил. — Просто мистер Пиньон не знал, как правильно им управлять.
— Иначе говоря, править кротом должен был специальный пилот?
— Да, что-то вроде того. Нужно чувствовать механизм. Если вы понимаете это, все остальное просто. Здесь все дело в излучении, в особых лучах. Читали книжки про марсиан?
— Конечно, — отозвался Уильям. — Но что-то я не припоминаю там никаких лучей.
— А там ничего о лучах и не было. Мы и половины того, что об этом знают в Барсуме, представить себе не можем, хотя один раз мне попалась в руки интересная статья о русских. Их ученые здорово обскакали наших. Все эти разговоры о ядерной войне по сути ерунда — так было сказано в этой статье. Русские придумали лучи, делающие человека безумным на любом расстоянии. Теперь они могут направить эти лучи прямо сквозь Землю на Лос-Анджелес, и готово! — мы все сидим на тротуаре и пускаем слюни. — Гил внезапно умолк, словно сообразив, что сболтнул лишнее. Он жалобно взглянул на Уильяма, явно смущенный тем, что так насмешливо говорил о безумии.
Уильям улыбнулся ему в ответ. Мальчик настоящий гений, подумал он, и конечно же чудак. Но это в порядке вещей. Он повернулся к клетке с мышами и достал оттуда Алексиса и Мари, своих любимцев. Покачав перед их мордочками парой одинаковых кукольных платьиц, он понаблюдал за реакцией грызунов. Раз прикоснувшись к сокровищнице цивилизации, мыши с той поры явно проявляют к одежде интерес. Уильям помог парочке с нарядами, потом выпустил их в сухую часть лабиринта, в длинный коридор, где мыши немедленно принялись настороженно обнюхиваться. Эта парочка будет основой его эксперимента — его фундаментом. Аксолотль относился к грызунам вполне дружелюбно, определенно почувствовав в них родную кровь. Уильям от всей души надеялся, что хвостатая парочка питает к амфибии ответные чувства и со временем выработает в себе устойчивую тягу к воде.
Если бы он смог — если бы Гил смог — усовершенствовать миниатюрную модель машины Иеронимуса, то миллионы лет медленно ползущей эволюции были бы отвергнуты одним небрежным движением. Мышей можно было бы превратить в амфибий посредством техники. Если посмотреть на это под правильным углом, то можно заметить любопытную ироничность ситуации.
Перед домом на улице хлопнула дверь машины. Ракетой сорвавшись с места, Уильям вылетел из сарая, вскочил на пень и перемахнул через забор. Захлопнув за собой дверь черного хода дома Кунца, он заперся. На улице никого не было. Канализационный люк в укромном месте отлично просматривался. О том, кто почтил их визитом, можно было только догадываться. Если это полицейские, то они опоздали примерно на полчаса — его можно было взять тепленьким в гостиной, когда он смотрел по телевизору Пиньона. Он не услышал даже колымагу Лазарела, от тарахтения которой закладывало уши. Это судьба, и до сих пор она была к нему благосклонна. Уильям прижался носом к стеклу и принялся смотреть на заднюю дверь своего дома. Внезапно та распахнулась, во двор вылетели двое полисменов и сразу же направились к баку со скошенной травой. Глупцы. Наверняка им уже до смерти надоело гоняться за призраком. А в полицию позвонил, конечно же, Фростикос. Мстит за поражение на джонке.
Полицейские начали что-то орать Эдварду. Носатый офицер возбужденно махал руками. В ответ Эдвард только недоуменно пожимал плечами. Лазарел что-то возбужденно доказывал, подкрепляя свою точку зрения ударами кулака по ладони. Полицейские скрылись в сарае-лабиринте. Уильям мог только воображать себе их потрясенные и исполненные ненависти физиономии. Любопытно, как им понравились бегающие в своем загончике Мари и Алексис? Какое невероятное объяснение придумает Эдвард для оправдания мышиных нарядов? Ссылки на теорию цивилизации здесь не пройдут. Подобные люди, не будучи сами продуктом цивилизации, глухи к ее теориям.
Младший из полицейских вышел быстрым шагом наружу. Грозя Эдварду пальцем, его старший товарищ появился следом. Уильям слышал их крики даже через закрытое окно.
— …уклоняетесь! — неразборчиво донеслось со двора, хотя это могло быть так же и «…склонны!», что было бы даже лучше, поскольку могло подразумевать сексуальные извращения. Уильям захихикал. Вдруг на глаза ему попалась миссис Пембли, напряженно следящая за происходящим через живую изгородь. Так вот
