Все плохо. Рухер, кузнец, прикованный к большому колесу телеги тяжелыми цепями, возможно, выкованными им самим, окружен четырьмя совершенно неожиданными, как и все остальное в эти дни, стражниками. Он ждет.

Жители города вместе с новоприбывшими, число которых растет день за днем, были призваны собраться во втором часу пополудни верховным пророком: рассерженным, разочарованным, опечаленным, озверевшим из-за поведения своих святых подданных.

Рухер, кузнец, этот величайший мерзавец, дерзнул высказать грубые неодобрительные комментарии по поводу выхода из трехдневной медитации, посвященной абсолютной отдаче чувствам и пролившей свет Всевышнего на бренное земное тело Матиса Великого, который принимал важнейшие решения.

«Что за бред, — сказал кузнец, выразив то, о чем многие думали. — По мне, так все здорово: уничтожение частной собственности, полное обобществление всего, что есть в наличии, богатство без хозяев — для всех… Конечно же, мы и сами думали об этом, и уже давно… Фонд для бедных, все священно, новые правила и законы… Но на кой хрен назначать семь дьяконов для управления и распределения ресурсов, для решения всех конфликтов или проблем, при том, что ни один, ни один из них не был рожден в Мюнстере и даже не жил в нем. Ни один! Все голландцы… Все его ученики и последователи… И какого, спрашивается, рожна, — сказал он, — мы рисковали жизнью ради муниципальных свобод, не хватало только, чтобы наши головы украшали зубцы на крепостной стене, гори оно все огнем… А потом пришел бы кто-нибудь, пусть и великий пророк, просветленный, несомненно, святыми ангелами… Но за каким дьяволом нам все эти голландцы! Его не было здесь, когда мы брали город, чтоб ему провалиться… Приходит тут, моментально сует во все свой нос, командует и ставит своих, чтобы они распоряжались нами, и оказывается, что нас всех снова отымели в зад».

Он арестован. Моментально.

Хуберт Рухер. Кузнец и слесарь. Коренной житель Мюнстера. Баптист. Герой баррикад 9 февраля. Тот, кто ковал снаряды… Кто боролся за освобождение Мюнстера от тирании епископа…

Хуберта Рухера в цепях волокут на рыночную площадь: предатель, нечестивец, который посеял сомнение, высказывался против… Сказал, что Матис молился три дня, чтобы в результате назначить дьяконами самых преданных своих сторонников. Все товары общие, прекрасно: собрать их в больших лавках — по одной на каждый квартал — и распределять нуждающимся, но зачем ставить управлять ими голландцев? Зачем исключать жителей Мюнстера? Бред какой-то, Ян, непростительное свинство. Ты боишься? Чего? Кого? Все мы святые, ты сам сказал, мы были избраны, мы братья. Ты думаешь, что, сосредоточив всю власть в собственных руках, ты не оставишь ни в ком сомнений? Тот, кто боролся за освобождение своего города, теперь может решить, что зря старался, что ему не удалось стать настоящим хозяином, который имеет полное право распоряжаться в собственном доме.

Как и Хуберт Рухер.

Тебе все донесли — ты наверняка наводнил своими шпионами город? Ты послал своих головорезов притащить его сюда силой. Теперь он в цепях, пускающий от ярости пену изо рта — предостережение для всего города. Ты сошел с ума, Ян, мы же не за это боролись.

Вижу, как ты важно восходишь на сцену, в глазах лед, а борода заострилась, как никогда прежде.

Я вижу тебя.

— Господь разгневан, потому что нашелся тот, кто посеял сомнение в миссии Его пророка.

Он боролся рядом со мной, этот человек, выполнял мои приказы, а теперь, я знаю, жалеет об этом. Возможно, он возненавидел все то, что делал. Я пытаюсь поймать его взгляд, чтобы понять, но, наверное, лучше не делать этого. Вот ты стоишь там прямо как столб, скрученный цепями, в ожидании, пока Бог подскажет пророку Матису, как обойтись с тобой.

— Время закончилось. Выбор сделан. Каждый, кто предает знамя Господне, кто показывает, что всегда сомневался, что просто последовал за другими, не чувствуя в действительности внутреннего призвания взять в руки святое оружие, — это враг. А сейчас он распространяет неуверенность в рядах святых, чтобы отсрочить нашу победу. Но наша победа неизбежна — нас ведет Господь.

Ты сумасшедший, сумасшедший, мерзкий пекарь, и я тоже сумасшедший, потому что именно я преподнес тебе все это на блюдечке.

— Если мы немедленно не вырвем грешника из гущи святых людей, гнев Господний обрушится на всех нас.

С мечом в руке он обходит вокруг Рухера, лицо у того побагровело и исказилось от ужаса.

Презренный адвокатишка фон дер Вик вместе с тремя другими дворянами возражает, что в Мюнстере никого никогда не судили без надлежащей судебной процедуры, что требуются свидетельства, адвокат…

Матис молча ходит и ходит кругами: он взвешивает эти слова и продолжает кружить. Напряжение, возрастая и поднимаясь над головами людей, достигает и его. Он останавливается.

— Судебная процедура. Свидетельства, адвокат. Выходите вперед, ну же.

Потупив встревоженные взгляды, неуверенными шагами они поднимаются на помост.

Какого дьявола ты все это делаешь, Ян? Я обнаруживаю, что сжимаю рукоятку пистолета. Отделенный от меня несколькими головами, на меня смотрит Гресбек, его лицо окаменело, стало бесстрастным, шрам, дергающийся над бровью, — единственный признак нервного напряжения.

Осторожно, Ян, эти люди научились бороться.

— Сегодня вы станете свидетелями величайших событий. Вы станете свидетелями рождения Нового Иерусалима: Мюнстер больше не существует, в Божьем городе Его слово станет единственным законом. А Он говорит и действует рукой своего пророка. Вы свидетели.

Лезвие взлетает вверх и опускается на горло Рухера, перерубая его одним ударом.

Всеобщее смятение. Фон дер Вик, облитый хлынувшей кровью, стоит опустошенный и уничтоженный в центре площади, Книппердоллинг и Киббенброк уставились в землю, Ротманн беззвучно шевелит губами в молитве, Гресбек окаменел.

Тишина, промораживающая до костей больше, чем адский холод, прерывается лишь смиренной мольбой, взывающей к воле Божьей: кто-то в толпе падает на колени.