— Ты Иов, страдающий от чесотки, Ян, это ясно. — Продолжаю, повернувшись к остальным: — Как вы умудрились этого не понять? Он сыграл великолепно, разве нет?
Все хором:
— Правда, правда, браво, Ян!
Актер корчит рожу:
— Да ладно, это было просто. А теперь внимание! — Он по-кошачьи мягко соскальзывает со своего места под стол, с силой шипя сквозь зубы: — Кто я? Кто я?
Книппердоллинг поднимается, стараясь не шуметь и бормоча, что ему надо пописать.
Голос снизу настаивает:
— Не уходи, невежа! Я протяну тебе руку помощи: «Когда изнемогла во мне душа моя, я вспомнил о Господе, и молитва моя дошла до Тебя, до храма святого Твоего».
— Кто в харчевне по памяти цитирует книгу Иова? — Недоумевающий и довольно ироничный голос принадлежит Ротманну, только что подошедшему к нашему столу. Не успевает пророк появиться из чрева кита, как раздается восторженный рев, приветствующий покорителя Убервассера. Неделю назад он убедил всех женщин Мюнстера отказаться от своих драгоценностей и передать их в фонд для бедных, теперь же убедил множество монашек броситься в объятия обновленной веры.
— Когда-то, чтобы доставить удовольствие женщинам, нам были нужны деньги, — замечает ткач, — сейчас надо только заинтересовать их Писанием. Что ты делаешь с нашими дамами, Бернард?
— Я и не заикаюсь по поводу ваших дам. А послушницам Убервассера надо было только сказать, что, если они сейчас же не выйдут, Господь обрушит на них колокольню. — Взрыв смеха. — И все же, сограждане, особого убеждения тут не потребовалось: жирные лавочники, их отцы, заставили их уйти от мира, в послушницы, чтобы для них не пришлось собирать приданого.
Рюмка ликера от хозяина «самому обворожительному из всех жителей Мюнстера» ставится на наш стол. Ротманн медленно потягивает спиртное. Взгляд на Бокельсона:
— Какой удрученный вид у нашего Яна! Что с тобой случилось, где ты пропадал весь вечер?
Святой сутенер вскакивает на ноги:
— Я ждал вдохновения, ты меня понимаешь? Для грандиозного спектакля сегодня вечером! Я полностью отвергаю идею первородного греха. Поэтому я сейчас сниму одежду и голый, как отец Адам, пойду по улицам, предлагая жителям города вновь открыть внутри себя честных людей. — Он тут же принимается снимать куртку, все больше и больше возбуждаясь, и вдруг обращает внимание на жирное брюхо Книппердоллинга: — Мужайся, друг Берндт, мы с тобой будем главными действующими лицами в этой великой комедии об Эдеме!
— Мать твою, Ян, но ведь уже идет снег!
Книппердоллинг встревоженно смотрит на улицу, но все же позволяет себя убедить. Ян уже расстегивает ремень:
— Раскайтесь, граждане Мюнстера, освободитесь от грехов!
Крик заставляет присутствующих подпрыгнуть. Кое-кто начинает подражать ему шутки ради, а видя, как на улице холодно, просто из чувства противоречия раздевается еще дюжина людей. Тщетно пытаясь понять, что происходит, Редекер отваливает, чтобы бросить к стене монету, и проигрывает первую из пятнадцати игр.
Ян вопит во всю глотку. Ян совершенно гол. Ян выходит из заведения. Книппердоллинг подражает ему во всем. За ними — не меньше дюжины Адамов. В дверях таверны «Меркурий» собирается толпа. Чтобы принять участие в этом действе, надо поработать локтями…
Книппердоллинг, несмотря на надежный слой жира, не выдерживает холода и несется, как полноводная река, стараясь согреться. Ян присоединяется к нему. Он оказывается во главе этой необычной процессии. Люди, выходя на улицу, осеняют себя крестными знамениями, правда, неизвестно, из набожности или чтобы отвести от себя беду. Мы, рассеявшись среди кучек обалдевших людей, в возбуждении бросаемся на землю, тщетно пытаясь сдержать смех. Ротманн возвещает о своих видениях из книги Екклесиаста, Редекер пускает изо рта пену, я поражаю мечом воображаемых демонов.
Многие с удовольствием подражают нам, считая это чем-то вроде карнавального шествия. Другие воспринимают все чересчур серьезно. Некоторые начинают плакать и бросаются на колени, умоляя окрестить их. Есть и те, кто жаждет телесного наказания и выбрасывает на улицу собственное имущество. Один старик, раздевшийся в числе первых, падает на землю, не в силах пошевелиться. Книппердоллинг укрывает его своей шубой и уносит.
Портной Шнайдер, чью дочь уже давно забрали ангелы, поднимает взгляд на небо и кричит:
— Узрите: Бог сидит на троне небесном. Узрите знамя победы, которую мы одержим над безбожниками!
Он принимается бегать вдоль стен, бить и размахивать руками, имитируя полет. Он прыгает, но, не имея крыльев, падает в грязь и лежит, как распятый.
ГЛАВА 29
Я просыпаюсь от града ударов в дверь.
Рука инстинктивно лезет под матрас, чтобы нащупать эфес даги.
— Герт! Герт! Вставай, Герт, пошевеливайся!
Сна как и не бывало, ощущение такое, будто кто-то двинул мне в лоб… Кто там, будь ты неладен?
— Герт, мы в полном дерьме, просыпайся!
Вытряхиваюсь из постели, пытаясь сохранить равновесие.
— Кто это?
— Это Адриансон! Пошевеливайся, все бегут на площадь!
Натягиваю штаны и хватаю старую куртку, а в голове уже копошатся мысли о самом худшем.
— Что случилось?
— Открой, надо идти к магистрату!
Пока он договаривает последние слова, я уже распахиваю дверь прямо ему в лицо.
Должно быть, я похож на привидение, но мороз в считаные мгновения проясняет мне мозги.
У кузнеца Адриансона совсем не то бодрое настроение, которое постоянно оживляет наши вечерние дискуссии. Он тяжело дышит:
— Редекер… Он привел на площадь чужестранца, человека, только что прибывшего в город… Тот говорит, что видел, как в Анмарше епископ собирает войско, три тысячи человек. Они вот-вот обрушатся на нас, Герт.
Спазм в желудке.
— Ландскнехты?
— Пошевеливайся, идем, Редекер хочет обратиться к бургомистру.
— А ты уверен? Кто этот иностранец?
— Не знаю, но, если он говорит правду, нас скоро возьмут в осаду.
В коридоре я пробую достучаться в дверь напротив:
— Ян! Просыпайся, Ян!
Открываю дверь, которую, вопреки моим советам, лейденский соратник никогда не запирает: постель — так и не тронута.
— Вечно он заберется с какой-нибудь шлюхой куда-нибудь на сеновал…
Кузнец уже тащит меня вниз по лестнице. Я едва не растягиваюсь у ее основания. Адриансон первым выходит на улицу: снег шел всю ночь, грязь брызгает из-под сапог, кто-то посылает меня в зад.
Мы бежим к центральной площади — засыпанное нетронутым снегом поле. Темная громада кафедрального собора посредине нее кажется еще больше. В группках людей под окнами муниципалитета
