Немец. Немец, чье присутствие может объяснить происхождение идеи повторного крещения.
Анабаптист?
Немец, утверждающий, что его зовут Тициан. Тот, кто раздаривает экземпляры
Немец Тициан.
Фондако-деи-Тедески в Венеции. Фрески, написанные Джорджоне и его учеником Тицианом на внешних стенах Фондако.
Наш анабаптист — немец, живущий в Венеции.
Так сказать, иголка в стоге сена.
Для каждой вещи существует время и место начинаться и кончаться. Но кроме того, есть и вещи, которые повторяются. Они выплывают на поверхность из темных уголков сознания, как куски пробки на поверхность пруда. Подобно страшным угрозам или причинам жить: месть, обломки, осколки.
Есть время войне и время миру. Бывает время, когда ты можешь сделать все, что угодно, а бывает, когда выбора нет, потому что внезапно отвага и пыл двадцатилетней давности исчезают за морщинами, избороздившими лицо.
И ты начинаешь бояться прихода посыльного. Какой будет твоя следующая миссия? Я боюсь брезгливости, передающейся по узким протокам от желудка к мозгу. Той, которую ты мог бы спрятать за важностью выполненной миссии, за опытом… Но она не пропадает, а, напротив, с каждым днем становится все сильнее и сильнее, тебе хочется загнать ее поглубже. И без всяких причин перед тобой появляются лица тысяч мужчин и женщин, отправленных тобою в ад.
Потом, одним прекрасным днем, ты ловишь себя на том, что говоришь себе: это был вовсе не ты. И тогда ты понимаешь, что с тобой покончено.
Из Феррары пришел протокол допроса некого брата Лючиферо, обвиняемого в распространении ереси в общине так называемых «пиратов с реки По», ставших настоящей чумой для торговцев Феррары и недавно искорененных герцогом Эрколе II д'Эсте.
У допрашиваемого проявились очевидные признаки сумасшествия: он заявил, что не знает, в каком году от Рождества Христова мы живем, и о своем убеждении в том, что Лев X по-прежнему является папой.
Обвиненный в исполнении еретических и языческих ритуалов среди живущих вне закона жителей болот и в частности в практике крещения взрослых, он защищался, утверждая, что получил подобные указания от одного миссионера, некого брата Тициана, посланного из аббатства Помпоза. Именно он преподнес им в дар
Письмо я разорвал. Инквизиторы Венеции — просто невежественные слуги дожа. Они не имеют ни малейшего представления об анабаптизме. Они не найдут нашего анабаптиста, даже если будут искать его сотни лет. Он никогда не появляется в одном и том же месте дважды. Каждый сигнал всегда исходит из нового пункта, но эпицентром всегда остается Венеция. Это схема его действий. Достаточно лишь собрать воедино все куски головоломки. Один человек перемещается по территории Светлейшей и Феррары и повторно крестит народ, желая, чтобы избранное им имя стало известно властям. Когда туда добирается инквизиция, его и след простыл, он уже в анналах истории, которую сам же и сочинил. Вполне очевидно: речь идет не о пилигриме, его невозможно выследить. Только появления в отдельных местах, удары наверняка, крещения, прекрасно выбранное имя, которое хорошо запоминается, и исчезновения. В противном случае зачем выбирать себе имя столь эксцентричное, сколь и известное?
Из признания брата Адальберто Рицци, известного также и под именем брата Пьоппо, схваченного на берегу По со стороны Феррары дня 30 июня 1548 года и содержащегося в карцере герцога д'Эсте:
«Он предложил мне подумать вот о чем: когда он спросил пятилетнего мальчика, кто такой Иисус Христос, тот ответил: статуя. И это убедило его, что неправильно навязывать доктрину разумам, не способным понять ее…»
«Он говорил, что поклонение статуям и изображениям открывает дорогу неграмотной и невежественной вере…»
«Да, я подтверждаю, он называл себя Тицианом и направлялся в Рим…»
Ребенок и статуя.
Какой-то озноб. Какой-то озноб во всем моем теле.
Ребенок и статуя.
Нечто отдаленное, приближающееся очень быстро и вызывающее ветер, уносящий воспоминания прочь.
ГЛАВА 27
Черная тень четко вырисовывается в дверях. Дуарте Гомеш делает шаг вперед, останавливается и стукает каблуками своих ботфортов. Лицо оливкового цвета, утонченные черты, немного напоминающие женские, в которые вносит дисгармонию лишь морщина на лбу.
Кивок Деметре, которая выгоняет девочек.
— Что случилось?
— Идем со мной, прошу тебя.
Слуга Микеша сопровождает меня — вначале мы минуем галерею, а затем — переулок, где может пройти всего один человек.
Оба брата там. Словно два наемных убийцы поджидают в переходе жертву.
Жуан повыше, на голове у него внушительных размеров черная шляпа, украшенная кожаной ленточкой. Бернардо кажется маленьким мальчиком с нелепым намеком на бороду на щеках. Их мечи из толедской стали торчат из-под плащей. С каждым мгновением темнеет все больше и больше.
— Что случилось, синьоры? Зачем такая таинственность?
Его обычная улыбка кажется вымученной, словно он пытается выдавить ее, но состояние души не позволяет.
— Взяли Перну.
— Где?
— В Милане.
— Какого черта он поперся в Милан?! Разве мы не решили забыть об этом рынке?
Лица троих сефардов мрачнеют, темнеют еще больше.
— Он должен был посетить Бергамо, собрать деньги у книготорговцев и вернуться. Наверняка он решил рискнуть. Его обвинили в торговле еретическими книгами.
Я слышу, как мой вздох эхом разносится по всему переулку, и прислоняюсь к стене.
