восторг. Война спиритуалистам, внешняя и внутренняя борьба, без отдыха и пощады, против любых соблазнов ереси, в какой бы форме они ни проявлялись.
Кто же он такой?
Око Караффы.
ГЛАВА 6
Мне совсем не стоило делать этого. Смогу ли я теперь контролировать свои поступки, мысли?
Необычное, прекрасное, пугающее видение.
Или я сумею полностью предать самого себя?
Густые леса Швейцарского плоскогорья на всем пути вплоть до Ааре, потом медленное продвижение на плоской и широкой барже мимо Ольтена, Цюриха и, наконец, к Люцерне, в самые ее низовья — в темное озеро кантона, где она сливается с Реусом. Оттуда — на муле, вернее, на двух мулах — один для багажа и для книг Перны, через зубчатые могучие хребты, возвышающиеся вокруг мрачной горы Пилата вдоль перевалов, зачастую с трудом проходимых, но все же пригодных для передвижения людей, повозок и животных. Вверх и вниз по этому обязательному для всех переходу, окруженному остроконечными вершинами, которые отчетливо видны в чистом колюще-холодном воздухе, разрезаемом на заоблачной высоте лишь орлиными крыльями: залитые солнцем склоны, альпийские луга, роскошнейшие дикие леса, ясное весеннее утро, я впадаю в пьяный восторг от высоты. Я смотрю на неприступную преграду к новой жизни, перевал, ведущий от Андерматта к Айроло, Сен-Готард, стерегущий итальянские земли.
Должно быть, я совершенно сошел с ума. Старый безумец, кубарем спускающийся с этих гор в величайший бордель мира, обращенный лицом к туркам.
Нелепое и прекрасное зрелище.
Неожиданно паника заставляет онеметь конечности. Косуля молнией мелькает между деревьями.
Мне стоило умереть прямо сейчас. В экстазе страшной эйфории, потеряв способность к движению под горячим солнцем, согревающим старые ноющие мышцы. Сейчас. Забыв, кто я такой. Без планов на будущее, без двух тяжеленных сумок с книгами. До того, как вернется нелепая покорность судьбе, до того, как свихнувшийся разум вернется на спину этого мула. Две сумки… Я смотрю на крутые итальянские долины, спускающиеся на равнину к морю. Мне предстоит встреча с призраками под вывеской с изображением колодца. Пойдем со мной, кровельщик, потому что я уже не знаю, кто я такой. И мои ноги не так прочны, как прежде. Увы, теперь уже нет.
Должно быть, все это — лишь результат нескольких затяжек длинных свернутых листьев из-за моря, душистых сигар, которые я привез с собой из голландских земель. Могли ли они вызвать столь сильное чувственное потрясение?
Я до сих пор взволнован. Но скорее всего, это страх, вызванный головокружением человека, оторванного от земли, очарованием неизвестного, новыми возможностями, необычностью окружающего и каким-то глубинным зрением. Совсем не похоже на опьянение от вина, пива или спирта. Без тумана в голове, смешения мыслей и безумной говорливости.
Словно внутри тебя просыпается другой человек, который моментально исчезает, не оставляя ни малейшего следа, только лишь постоянно преследующие тебя вопросы.
Вдоль по реке Тичино спуститься до деревушки Бьяска. Оттуда в сопровождении проводника вдоль по горным тропам — на восток в направлении Кьявенны по долинам рек Каланки и Мезолчины. Надо, по поручению Перны, доставить книги ссыльным реформаторам, хлынувшим из Северной Италии в Швейцарскую Республику.
Дальше по берегам реки Меры, местам болотистым и труднопроходимым, зачастую заваленным древними оползнями, где суша смешивается с водами озера Комо, а высочайшие бесплодные горы еще больше затрудняют туда доступ. Кьявенна — ключ к господству в долинах, но, если бы не ее выгодное стратегическое положение и не автономия, привлекающая беженцев, совсем не тот город, который стоило бы рекомендовать путешественникам.
Двухдневная стоянка, чтобы кости отдохнули от альпийского перехода, и снова на юг — туда, где Адда впадает в озеро Ларио. Полдня, чтобы добраться до Лекко, к границе Светлейшей республики.
Оттуда, после невероятного количества подъемов и спусков, идет ровная и прямая дорога вплоть до Венеции. При хорошей работе почтовых станций — всего четыре дня пути.
Венеция
ГЛАВА 7
При первом взгляде издали она вырисовывается очень неотчетливо из-за туманной дымки, превращающей солнце в белесый диск, и тебе непонятно, то ли это мираж, то ли — море, которое ты бороздишь, или, наоборот, суша, или палаццо и церкви, стоящие на воде, на самом деле — лишь скалы причудливых архитектурных форм.
Потом баржа заходит в широкий канал. Окна, балконы и сады кружатся в танце яркими пятнами, разбросанными по берегам.
С каждой стороны открываются переулки, по которым может проплыть только одна лодка, некоторые из них настолько узки, что кажется, крыши домов соприкасаются, не давая солнечным лучам проникать внутрь. Перна рассказывал мне о церквах, палаццо, площадях и борделях, но я не ожидал увидеть мираж на воде со столь впечатляющим количеством судов всевозможных форм и размеров, заменяющих повозки, паланкины и лошадей. Кажется, в этом городе так и не изобрели колесо: в нем нет ничего похожего на проспекты и главные улицы. Эта абсурдная конструкция, бросающая вызов любой архитектурной логике, кажется плавающей на воде, заставляя побледнеть Амстердам и голландские земли, вырванные у моря лишь благодаря упорству северных народов.
Чайки разрезают бледное небо, усаживаясь для отдыха на уходящие в воду сваи ярких цветов, украшенные щитами с изображением гербов. Они выступают со дна канала, как стволы деревьев в лесу, и служат швартовыми тумбами для самых разных судов всех форм и размеров.
Узкий горизонт понемногу расширяется, открывая справа еще один остров, и вместе с ним — величественные здания приглушенных тонов, среди которых выделяется высочайшая массивная колокольня, четырехугольная в основании и заостренная сверху, как стрела.
Слева виднеется еще один водный путь — настоящая текучая улица с дверями и лестницами особняков, выходящими прямо к воде, чего я никогда не видел ни в одной стране, где есть река или что- нибудь в таком роде. Город и море кажутся сросшимися воедино.
Судно швартуется почти под роскошным балконом особняка, полностью отделанного розовым мрамором, рядом с колонной, украшенной статуей с крылатым львом, должно быть эшафотом для публичных
