— В Венеции ты можешь заблудиться, даже если уверен, что прекрасно ее знаешь, capito? Ты полностью попадаешь под влияние этого города. Лабиринт каналов, улочек, церквей и особняков, которые появляются перед тобой, словно во сне, без какой-то очевидной связи со всем тем, что ты видел прежде.

Пьетро Перна, как обычно, с головой ушел в разговоры об Италии, открывая бутылку «лучшего в мире вина». Из окна задней комнаты типографии Опоринуса небо Базеля из серого превращается в белое, словно кто-то обесцветил его, но, то ли из-за аромата вина, то ли из-за латинского акцента моего собеседника, мне кажется, что комната залита солнечным светом.

— Разве вы только что не говорили о предполагаемых авторах «Благодеяния Христа», господин Пьетро?

— Точно, — отвечает он, вытирая усы тыльной стороной ладони, — давайте не будет упускать из виду этот принципиальный вопрос. Официально книга анонимна, но говорят, что ее написал брат Бенедетго Фонтанини из Мантуи, а очень глубоко в подполье ходят слухи, что этот труд — плод работы интеллектуалов, близких к английскому кардиналу Реджинальду Полу.

Я сразу же прерываю его:

— Мне кажется, вы не будете возражать, если я попрошу вас больше рассказать мне о событиях в Италии, потому что вся эта история о кардиналах, которые цитируют Кальвина, для меня — темный лес. И возможно, не самое мудрое — пить вино во время нашей дискуссии.

Он выпучивает глаза и наливает себе второй стакан.

— Это вино из Кьянти, мой господин, вы можете пить его, сколько пожелаете, и у вас в голове лишь просветлеет. Мои родители сами разливали его в бутылки, на ферме неподалеку от деревни Гайоле. Это вино, которое удостоилось чести подаваться к столу Козимо Медичи, capito? Бес- по-доб-ный напиток!

Он замечает мой жест и продолжает:

— Давайте перейдем к делу, дружище! Испанский врач Мигель Сервет пишет, что итальянцы во всем отличаются друг от друга: и правительствами, и языками, и костюмами и антропометрическими данными. Нас объединяет лишь ненависть ко всем остальным, трусость в сражениях и высокомерие по отношению к тем, кто живет за Альпами. В отношении веры он утверждает почти то же самое: с одной стороны — те, кто требует примирения с лютеранами, с другой — абсолютная готовность к войне против ереси и возрождение из праха, как птица феникс, «Святой службы». В народе распространена ненависть и к священникам, и ко всем тем, кто питает симпатии к «германской вере», но с полным правом можно утверждать и обратное, capito? Надо также заметить, что большинство крестьян не знают, что такое Троица, они причащаются и празднуют Пасху — к великой радости приходского священника, а всю остальную часть года живут в соответствии со своими суевериями.

Я пытаюсь представить страну, описанную Пьетро Перной, потягивая второй стакан его эксклюзивного продукта. Италия — возможно… Правда, я не могу умереть, не побывав там. Однако у меня складывается вполне определенное ощущение, что многое в моем прошлом проистекало именно оттуда, и не только недавняя гибель Элои и Свободных Духом, которых именно инквизиция описала Карлу V как еретиков, нелояльных граждан и неверующих.

Перна продолжает болтать, сопровождая каждую фразу соответствующим жестом.

— Шмалькальденский союз, лига протестантских князей имеет в Венеции свое посольство, capito? И очень многие предпочли бы, чтобы в Светлейшей[57] республике возобладали лютеранские идеи. Однако нельзя из-за этого потерять город. Благодаря торговле в Венеции есть все, что богатый пожелает купить, все, что душа любопытного пожелает увидеть, все, что возжелает плоть в этой столице разврата, где каждая женщина из пяти занимается или занималась хотя бы бесплатно, из благотворительных соображений, проституцией. Наконец, благодаря книгам там всегда можно набить кошелек, если у вас осталась хоть капля отваги, которая, кажется, полностью отсутствует только у нас, итальянцев.

Третий стакан:

— Раз уж вы заговорили о деньгах, господин Пьетро, у меня есть для вас одна идея. Напишите о Венеции книгу, чтобы вся европейская знать захотела ее посетить, причем подробно опишите там, где можно поесть, где выпить, где искать женского общества, где провести ночь. Я уверен, эта книга будет пользоваться громадным спросом, и хозяева тех местечек, которые вы перечислите, вознаградят ваши труды.

Он вытягивает руки над столом и хватает мои прежде, чем я успеваю убрать их:

— Дружище, прислушайтесь к моему мнению, вы тут только теряете время. Базель, вы это знаете лучше меня, город, где собираются самые передовые мыслители, самые опасные ересиархи, самые мятежные умы Европы, чтобы запутать следы, передохнуть, просто немного подышать воздухом свободы. Все это, будем откровенны, не для вас. Вы человек действия.

— Возможно. Но уж слишком недавно я получил свои последние раны — кожа еще не успела затянуться.

— Тогда выпейте, дружище, лучшего лекарства не сыщешь.

Четвертый стакан: в голове действительно просветлело.

Дом Иоганна Опоринуса достаточно велик, чтобы вместить всех нас. Общество беженцев, окопавшихся здесь, в Базеле, насчитывает человек двадцать: все более-менее известные протестанты — свора бешеных псов, лично знакомых с лучшими умами Реформации, друзья Буцера, Капитона и Кальвина, который именно здесь, в Базеле, напечатал первое издание «Наставления в христианской вере».

Многие из этих ученейших людей выразили свое несогласие с отцами Реформации по поводу создания новой церковной иерархии. Решение Буцера в Страсбурге и Кальвина в Женеве превратить столицы Реформации в города-церкви приветствовалось далеко не всеми. Некоторые из тех, кто бежал сюда, были подвергнуты остракизму своими собственными учителями, теперь занятыми построением новой церкви в замену старой. Новые доктора, которые преподают катехизис… новые дьяконы… новые пасторы и новые старики, следящие за отправлением ритуалов и нравственностью верующих.

Дисциплина — это слово сегодня передается из уст в уста во всех уголках реформируемых земель. Слово, вызывающее недовольство свободных умов — людей неудобных для тех, кто стремится установить новый порядок и иерархию.

Опоринус собрал нас всех здесь, чтобы поговорить, он не сообщал о чем, но я думаю, речь идет о распространяющихся слухах по поводу Вселенского собора, несколько раз объявлявшегося папой, который теперь действительно состоится в конце года.

Единственная важная персона здесь — Давид Йорис, всего несколько месяцев назад возглавлявший общину голландских анабаптистов, но даже он, прибывший сюда с немногочисленными последователями, был вынужден бежать от затягивающегося аркана инквизиции. Бохольт, август 1536 года — совет анабаптистов, Батенбург против всех, против Филипса и Йориса, я хорошо это помню: меч против слова. Не думаю, что он узнал меня — прошло уже почти десять лет.

Я вижу Пьетро Перну, пробирающегося к своему месту: в руках пара книг, которые он листает со