Кардинал, эти еще сравнительно безобидные. Врач взял первую открытку и поправил очки. Потом чуть повернулся в кресле, поднося открытку поближе к свету. Затем он замер, точно фигура на картине.

— Хорошо, — произнес он спустя некоторое время. — Прежде всего — какова натура человека, пишущего подобное? Ведь, в сущности, автор записки глумится над вами.

— Один мой друг употребил то же слово.

— Более того, автор не просто глумится: он еще и делает это исподтишка. Он или она. Как ребенок, который обзывает кого-нибудь с безопасного расстояния. Он знает, что вы не сможете дать ему сдачи. Это — трусливая, боязливая атака.

Между тем когда вы кого-то убиваете… Когда вы убиваете, это весьма личностная вещь, она происходит лицом к лицу. Обычно так. И чтобы увязать эти открытки с возможным убийством Кэтрин, вы должны предположить, что мотив в обоих случаях — один и тот же: цель — сделать больно вам, а Кэтрин стала лишь средством для достижения этого результата. И, чтобы сделать вам больно, убийца начал с того, что каким-то образом завладел ее предсмертной запиской — если только вы не считаете, что на самом деле это не ее почерк. Вы сомневаетесь насчет почерка?

— Пока мы предполагаем, что он подлинный.

— А это значит, что кто-то мог завладеть ее запиской о самоубийстве. Кто бы это мог быть?

— Не знаю… по крайней мере, пока не знаю. Пожалуйста, продолжайте.

— Он намеревается сделать вам больно, сделав больно ей; возможно, какое-то время он следит за ней. Вероятно, весьма долгое время. Вероятно, он тайно роется в ее вещах и находит записку о самоубийстве, которую она написала в какой-нибудь особенно мрачный день. Может быть, он нашел ее уже после того, как она ее выбросила, кто знает? Так или иначе, он следует за ней в тот вечер, в те часы, когда она более или менее одна, и сталкивает ее с крыши, оставив записку, чтобы сбить всех со следа. Если в действительности все так и произошло, мне представляется, что человек, сумевший все это проделать, — слежку, ожидание и финальный насильственный акт, — совсем не та робкая душа, которая дает себе труд писать анонимные пасквили. Как по-вашему, пока я рассуждаю логично?

— Хотел бы я, чтобы в отделе поведенческой психологии Полицейского департамента Онтарио соображали так же быстро, — заметил Кардинал. — Продолжайте.

— Я бы сказал, что в случае автора открыток речь идет о человеке, который вас знает. Причем я бы подчеркнул — именно вас, а не Кэтрин. Он не жалеет усилий, чтобы скрыть свой почерк. Кроме того, вы упомянули, что он отправил свои послания из двух различных мест. — Доктор Белл снова утонул в кресле, повернув его одной ногой, упершейся в столик, и заключил: — Я бы сказал, что это человек нервный и замкнутый. Ощущает себя неудачником — или неудачницей. Почти наверняка у него — или у нее — сейчас нет работы. Самооценка — глубоко в негативной зоне. И еще, судя по первой открытке, это человек, перенесший тяжелую потерю, в которой он обвиняет вас. Полагаю, детектив, вы уже рассматривали возможность, что это кто-нибудь из тех, кого вы упрятали за решетку?

— Угу, — подтвердил Кардинал. — И таких много.

— Да, но фраза «Ну как тебе это?»… Здесь сквозит одно очень специфическое намерение, вы не находите? Кто-то наступает тебе на ногу, и ты со всей силы наступаешь в ответ. «Как тебе это?» «Как тебе это понравится?» На мой взгляд, это не просто человек, которого вы посадили в тюрьму, но и, возможно, тот, кто из-за этого тюремного заключения потерял жену

— Мы не ведем статистику, но таких, думаю, тоже немало. Тюремное заключение не способствует браку.

— Госпитализация также ему не способствует, хотя в вашем лице мы имеем замечательное исключение.

Кардинал хотел сказать: «Я делал что мог, но, очевидно, этого было недостаточно», но горе стиснуло ему горло своей костлявой рукой. Он открыл портфель и достал предсмертную записку Кэтрин — оригинал, помещенный в пластик.

Доктор Белл снова повернулся к свету, падавшему из окна. Несколько раз задумчиво поскреб голову, меж песчаных и седых кудрей, и потом опять замер.

Спустя некоторое время он произнес:

— Должно быть, это было мучительно читать.

— Как вы на это смотрите, доктор? По-вашему, это подлинная записка?

— А-а. Значит, у вас все же есть сомнения насчет почерка.

— Просто скажите мне, пожалуйста, как вы это воспринимаете.

— Кэтрин вполне могла такое написать. Женщина, погруженная в глубокую, часто безнадежную печаль, но при этом способная на очень большую любовь. Думаю, именно эта любовь помогала ей справляться с депрессиями, которые могли бы еще много лет назад окончиться летальным исходом. Больше всего, — и я много раз слышал об этом от нее самой, — ее волновало то, как это подействует на вас, и, очевидно, даже в самом конце она об этом беспокоилась.

— Если только это был конец, — проговорил Кардинал.

Ларри Бёрк был новичком в отделе уголовного розыска. Собственно, он снял форму^[18] всего несколько месяцев назад, и ему очень хотелось произвести хорошее впечатление на коллег. Он беспокоился даже о том, что, зайдя перекусить в «Кантри стайл» в начале Алгонкин-роуд, он станет воплощением стереотипа: коп в пончиковой. Но, по правде говоря, на пончики ему было плевать, ему просто нравился кофе, который подавали в «Кантри стайл». И, если вдуматься, они там делают очень приличные сэндвичи, так почему же ему не съесть то, что он любит?

Это было его любимое занятие в свободный день — заехать в «Кантри стайл», посидеть с номером «Торонто сан» (у них самый лучший спортивный раздел), заказать гигантский кофе и сэндвич с куриным салатом — и так наслаждаться добрых полтора часа. Сегодня сквозь окна струились солнечные лучи, и Бёрку стало по-настоящему жарко, хотя стоял прохладный октябрьский день. Холмы за окнами алели и золотились.

Он слизнул с пальцев остатки куриного салата и отхлебнул кофе. Его поджидал маффин^[19] с отрубями, но он не хотел, чтобы обед завершился слишком быстро. По правде говоря, его выходные малость поблекли после того, как они расстались с Брендой, — или, точнее, Бренда с ним рассталась. Бёрк бы с радостью продолжил их необязательный роман, растянув его еще на один-два тепловатых года.

Он уже подумывал позвонить ей на мобильный, просто узнать, как у нее дела, но ему не хотелось выглядеть жалким. И потом, Бренда была права: у них по большому счету не было общего будущего.

— А что я только что увидел, приятель, просто глазам не верю.

Бёрк поднял глаза от статьи о Сером кубке.^[20] Парень за соседним столиком глядел в окно на что-то у Бёрка за спиной. Бёрк оглянулся, но увидел только парковку, на которой ничего такого не происходило.

— Он уже ушел, — сообщил парень. — Но я поклясться готов, у типа, который только что вылез из вон той «хонды-сивик», было ружье. Он вошел в прачечную-автомат. И вид у него был такой, словно он очень на кого-то взъелся.

— Вы уверены, что при нем было ружье?

— Приятель, я в прошлые выходные уложил шесть уток. Я знаю, как выглядит дробовик.

У Бёрка пересохло во рту. Табельного пистолета при нем не было, рации тоже. Он раскрыл телефон, нажал кнопку быстрого набора и связался с дежурным сержантом.

— Привет, Мо, это Бёрк. Да-да, знаю, ты послушай. Мне поступило сообщение о мужчине, который внес огнестрельное оружие в прачечную-автомат рядом с «Кантри стайл» в начале Алгонкин-роуд. Сам я его не видел, но через два стула от меня сидит охотник, который клянется, что у этого парня ружье.

Он услышал, как сержант включает рацию, и дал отбой. Затем он вышел на стоянку и направился к