Пусть.

Здесь, в ловушке, за пределами изнеможения… одна бусина холодная, другая горячая, следующая вообще ни то ни се… Тиадба, опустошенная и опаленная до хрустящей корочки и все же чувствующая боль, хотя уже безразлично, где она, эта мука… Девушка пробовала растормошить воспоминания о своих товарищах — пилигримах-спутниках, — но всякий раз грязь только сильнее кусала кожу. Воспоминания и сожаления превратились в крошечные осколки, твердые и стеклянистые, скрипевшие на теле и норовившие ужалить глаза.

Тиадбе довелось увидеть, как ее друзей влечет вдоль разжиженной, светящейся колеи, уходившей в дыру — жадный рот, запекшиеся губы в язвах, — а оттуда в великую пустоту мрака… Вздувшиеся твари — длиннотелые злобные тюремщики — суетливо сползали со стен, подрагивая белесыми ножками, разевая и захлопывая клыкастые искрящиеся пасти…

Пасти дымились от вожделения.

Вопьются, погрызут, будто языками пламени, — и шмыг назад, в пустоту.

Тиадба свернулась калачиком. Если сжаться сильно-сильно, то, может, превратишься в крошечную точку — исчезнешь. Ведь здесь случается что угодно…

Она приоткрыла глаза, силясь хоть чуточку поднять окровавленную руку. Ошметки рукавицы — куски мертвых, бесполезных доспехов — на миг сверкнули на ее ладони. Память о предательстве разметала и эти жалкие остатки, докончив работу по сдиранию скафандра, оставив Тиадбу неприкрытой — нагой.

Они все были обнажены.

Через какое-то время Тиадбу подняли, смахнули грязь с лица. Она заморгала, уставившись в колоссальную пустоту сумрачных, пыльных теней.

Что-то подпирало ее обездвиженное тело в некоем подобии зала под громадным куполом. Края купола лениво колыхались, вздымаясь и опадая. Неясен был не только его цвет или размеры; само освещение выглядело неуверенным. Близилось нечто, готовое придать всему, что Тиадба видела, перспективу и пропорции.

Нечто — или некто.

— Приветствую тебя, рожденная в крешах.

Капли прохладной, успокоительной влаги заволокли глаза и тут же застыли — Тиадба узрела перед собой треугольник равномерной белизны.

Холодный, хрустальный голос немыслимой красоты и печали заполнил помещение и обволок ей голову, затем представился — размеренно, слово за словом, медленно, как бы втираясь внутрь. Он настойчиво заполнял уши, вызывая ноющую, растянутую боль.

— Формовщицы и Ремонтники создали тебя по моему повелению. Знаешь ли ты, кто я?

В треугольном облаке медленно обретала плоть какая-то форма. Появилось лицо — правильные черты, крупные глубокие глаза — прекрасный лик, печальный и властный. В Тиадбе взметнулась незнакомая прежде эмоция: узнавание, вложенное в нее при рождении, предписанное всему древнему племени века тому назад. Девушку захватило чувство, похожее на желание обрадоваться, ибо наступила минута встречи, минута того, что следует считать событием радостным.

— Я знаю тебя, — прошептала она.

— Я тоже знаю тебя. И горжусь тобою. Ты богата сновидениями. Благодаря тебе время шло вперед… коль скоро все вы для этого и были созданы. Однако твоя связь с тем, что минуло, ныне является проклятием. Грядет беспорядок и мука. Сейчас, в наше последнее мгновение покоя, мне разрешено задать тебе один вопрос за всех тех, кого доставили сюда. Таковая моя пытка — миг предвкушения и надежды.

Тиадба старалась вглядеться в ослепительно белое лицо, напоминавшее мягкий пластичный камень в окружении неясных вихрящихся предметов, что порхали на крыльях леденящих, пыльных струй.

Лицо придвинулось.

Девушка попыталась отпрянуть, сжаться в крошечный комок.

— Известно ли тебе, что сталось с Сангмером по прозвищу Пилигрим?

Голос, ныне столь близкий к лицу Тиадбы, менее собой ни малейшего признака дыхания или хотя бы движения воздуха, — странная сладость овладела девушкой в этот миг чувственной горечи.

По телу пробежала судорога. Тиадба вспомнила о Джебрасси, о том, как они лежали, прильнув друг к другу, об их любовных утехах и о попытках разгадать головоломку древних сказаний… Она вспомнила, как в Хаосе вслух зачитывала отрывки из вечно менявшихся текстов, желая успокоить товарищей, дать им новое знание, — но в этих историях не было конца, а слова зачастую имели слишком туманный смысл.

Однако перед лицом этой ледяной, пугающей красоты Тиадбе вспомнился призрак надежды.

— Может статься, я его встречала, не зная, кто он такой, — прошептала она онемевшими губами. — Скажи мне, как он выглядит.

— Я не помню. — Облако печали и холода расплылось между ними. — Не осталось времени, совсем не осталось…

Слова упали умирающими насекомыми.

— Ты ничего мне не принесла…

— Прости… — Тиадба поискала нужное слово, ухватила его в памяти своего второго «я». — Мне очень жаль… мама.

— И мне очень жаль. Ты, рожденная в креше, не способна понять глубину моей скорби. Смерть стала бы для нас благословением…

— Мы никогда ее не найдем, — сказал Даниэль. — Глупо было вообще сюда соваться.

— А вы, юноша, куда предлагаете направиться? — обратился Главк к Джеку.

— Ситуация изменилась, — ответил тот. — И продолжает меняться. Может, все еще пойдет на лад.

Зияющий разлом между статуями-монстрами — разлом, через который открывался проход в чашу с невероятным городом, — закрылся за ними, словно его и в помине не было.

— Три выбора, — сказал Главк. — Хорошенькое дело.

— Послушайте, вы упоминали, что Алебастровая Княжна якобы прямо за углом, — не вытерпел Даниэль. — Что же она не набросилась на нас?

Главк остановился. Дыхание его было одышливым и хриплым, как у паровоза, растратившего всю свою мощь.

— Здесь она, здесь, — уверенно кивнул он.

— И что произойдет? — не отставал Даниэль.

— Она меня отпустит, — ответил Главк. — Без вознаграждения, но и без наказания. Поставит на мне точку. Я большего не заслуживаю — но и на меньшее не согласен.

Он двинулся вперед, напоминая страдающее животное.

Даниэль и сам едва дышал. На грудь навалилась тяжесть, как от груды кирпичей… Он пытался понять, что происходит с точки зрения физики, но результаты не утешали.

— Энергия вакуума схлопывается в нуль. Поле Хиггса коллапсирует. Исчезающе малое квантование…

— Чего-чего? — насторожился Джек.

— Ничего. Мы заблудились.

Похоже, альтернатив у них не осталось.

Местность удручала своей бессмысленностью. Сейчас она походила на вереницу неких силуэтов, тянущих за собой шлейфы теней. Спутники давно вышли за пределы кварталов сдавленной и перемолотой истории, пересекли сумасшедшие игровые площадки того, что сходило за время вне их защитных пузырей, — и очутились неизвестно где.

К счастью, «нигде» с каждой преходящей минутой становилось все меньше и меньше.