маму.
— Да…
Некоторое время Райан вел машину, не говоря ни слова.
«Мой отец был толстым. Очень хотел стать комиком», — сказал Джек в клинике Мириам Санглосс.
У отца были редкие рыжие волосы, красное круглое лицо и комплекция докера — крупные мускулы, крупные кости, веснушчатая кожа, над которой так смеялась мама в тот памятный день, когда рисовала на отце цветы и татуировку под монстра для уличного парада в Уокегане. В ту пору она снималась в каком-то фильме — настоящая, оплачиваемая работа, — и они даже задержались на пару недель после окончания съемок, выступали в местном театре… Ну и, конечно, еще был парад, настоящее веселье.
Джереми было двенадцать. На пальцах он подсчитал число дней, которые прошли от парада до ее смерти. Четыре.
«Додж» доставил Райана и Джереми через всю Монтану и Айдахо в Орегон. По дороге остановились в Юджине, где Райан дал несколько представлений в крошечном цирке, чей владелец некогда ухаживал за мамой. Целую ночь они с отцом пили и рыдали друг у друга на плече… «С чего бы это?» — озадачился Джереми.
Из Юджина отправились в Спокан и сейчас пересекали восточную пустыню. Их последняя поездка.
— Все теряют матерей, — сказал Райан. — Это происходит с начала времен. Память — мать каждого из нас, Джереми.
А сейчас —
— Все имеет значение; нет ничего самодостаточного. Назови себя Джек, потому что это безопасное имя. Стольких зовут Джек — можно запросто спрятаться. Это сильное имя, универсальное.
Странно вот что (в его жизни и без того предостаточно странных вещей): сидя в этой комнате, он вполне готов был поверить, что поездка с отцом действительно была его первым воспоминанием, первым опытом жизни. Произошедшее до того — смерть матери, начало путешествия, сломанная нога — напоминало звук умирающего города за высокими стенами: присутствует, но не убедительно.
—
Джинни закрыла глаза. Вернулась в Милуоки, затем вновь очутилась в Филадельфии. Вместе с родителями.
Они редко задерживались в одном месте дольше, чем на месяц-другой. Во время переезда все устраивали так, чтобы не оставить никакого впечатления — чтобы никто их не запомнил. В принципе, семья могла бы вернуться в тот же город через несколько лет, и даже поселиться в прежнем доме — все равно их бы встретили как полных незнакомцев. Впрочем, этим они не занимались.
— Мы не оставляем за собой следов, — говаривала мать, когда Джинни была еще ребенком.
Девушка помнила, с каким старанием пыталась завести себе друзей, познакомиться с мальчиками. Но потом вышло так, что ее семья — измученная, выжатая — слишком долго задержалась в одном городишке, и они нарвались на собственные фокусы с памятью. Матушка куда-то делась — попросту пропала, словно ее стерли с громадной школьной доски. Через пару недель исчез и отец. Возможно, они угодили в лапы сборщиков, типа того мужчины с серебряным долларом. Или Главка. А может, родители принесли себя в жертву, чтобы спасти дочь. Ответа она уже не узнает. Как если бы ее родители
Оставшись сиротой, владея лишь сум-бегунком, она начала видеть странные сны — и узнала, что умеет пермутировать.
Пройден большой путь. Жизнь превратилась в один долгий кошмар: обе ее жизни,
Через несколько недель после исчезновения отца Джинни села на рейсовый автобус дальнего следования и провела несколько суток, разглядывая из окна бесконечную цепь влажных лугов и холмов. В Филадельфии довелось пожить на улице. Выяснилось, что бомжи забывают все подряд, даже при самых благоприятных условиях. Девушка решила, что ей нужно нечто иное.
Вскоре она автостопом добралась до Балтимора, где с доски объявлений сорвала клочок бумаги, и тем же вечером прибыла со своим рюкзачком в один из дряхлых щитовых домишек, где обитали готы и рейверы, — настроившись пожить здесь подольше, как бы пустить корни, оставить за собой хоть какие-то следы. Впервые после исчезновения родителей она чувствовала себя комфортно, дома — некоторое время. Пока не позвонила по номеру, найденному в газетном объявлении…
Джинни подняла взгляд на голую стену, лупившуюся краску, тени, медленно передвигавшиеся подоскам.
—
— Кто ты? — вскрикнула девушка.
Молчание. Дурацкий вопрос. Она и так уже знает ответ — хотя он не несет в себе большого смысла.
— Тогда кто я? Ничего не помню до звонка по тому номеру — в этом дело? Кем были мои родители? Не могла же я просто выскочить ниоткуда, ведь так?
Вежливое ожидание.
— Ну хорошо, — гневно сказала Джинни, решив проверить допустимые пределы. — Вы этого хотели, так что не обижайтесь. Допустим, я пришла из страны, именуемой Тула. Это большой остров к северо- западу от Ирландии. Последний контакт с внешним миром состоялся в эпоху… м-м… Второй мировой. Немцы оккупировали мой родной остров, но мы их выбили еще до окончания войны… На холмах и в горах стоит множество громадных каменных замков. Мои родители работали в одном из королевских дворцов на южном побережье, и мне разрешали играть в замках, где прятались принц и принцесса. Переезжать приходилось каждый день. Страшно было всем, но только не моей семье. Мы с братьями — у меня трое братьев, — мы часто летали на планерах со скал, и однажды я сломала руку…
Кто-то рассмеялся — за спиной, кругом, — веселясь от ее самонадеянности. Рука девушки заныла, и с болью нахлынули воспоминания: широкие луга у подножия каменного замка, пурпурно-бурого под сенью камышовой кровли, сладко пахнущей в свежем воздухе весны… вкус меда прямо из сот; беспокойство отца — местный врач вправлял ей кость без анестезии; на руку наложили припарку из топленого сала с чистотелом, затем обернули в пропитанные воском льняные полотенца, закрепили шиной из двух гладко выструганных белых сосновых дощечек…
Вирджиния — «непорочная» — так ее назвали в честь Королевы-девственницы, Елизаветы I, которая в свое время предложила союз Туле, нуждаясь в их помощи в борьбе с испанцами. Союз расцвел в эпоху короля Якова I.
Джинни улыбнулась — ей дали возможность выбирать. Она, можно сказать, чувствовала, как замечательный, ярко расцвеченный хвост истории и воспоминаний тянется за ней… вибрирующее прошлое оживает… запах, цвет и вкус борются между собой за право зафиксироваться на месте…
Все реально — здесь не просто ее воображение!
— Господи, — тихо сказала она, и голос эхом отразился от стен. — Значит, это правда?
Девушка впервые испытывала такое чувство легкости и свободы. Даже голова кружилась. Она пермутировала судьбы, только в обратную сторону.
И здесь вдруг до нее донеслось мягкое возражение.
—
Замечательная история поблекла столь же быстро, как и появилась, хотя на языке все же остался привкус меда, словно награда за смелость.