— Я приехала повидать тебя и узнать, захочет ли папа увидеться со мной — дома или в больнице. Я хочу поступить так, чтобы всем было хорошо.

Губы матери искривились.

— С каких это пор ты поступаешь так, чтобы хорошо было другим, а не только тебе?

Синьора неподвижно стояла на пороге. Именно в такие минуты, как эта, ее умение держать себя в руках оказывалось как нельзя более кстати. Через некоторое время мать повернулась и вошла в дом.

— Заходи, раз уж явилась, — сварливо бросила она через плечо.

Осматриваясь по сторонам, Синьора узнавала некоторые вещи, стоявшие раньше в их прежнем доме. Тут, например, был старый буфет, в котором хранился фарфор и несколько серебряных вещиц. На стенах не было ни одной картины, на книжных полках — ни одной книги. В комнате владычествовал огромный телевизор, на обеденном столе стоял металлический поднос с оранжевым фруктовым напитком. Никаких цветов, никаких признаков того, что обитательница этого дома получает от жизни хоть какое-то удовольствие. Поскольку мать не предложила ей сесть, Синьора без приглашения устроилась на стуле у обеденного стола. «Много ли кушаний знал этот стол?» — подумала она, но затем решила, что не в том она положении, чтобы критиковать других. Целых двадцать шесть лет она прожила в комнате, куда никого и никогда не приглашали на обед. Может быть, это у нее в крови?

— Ты небось сейчас начнешь курить и задымишь мне всю квартиру?

— Нет, мама, я не курю.

— Откуда мне знать, что ты делаешь, а чего не делаешь! Негромким, спокойным голосом, который всегда выводил мать из себя, Синьора объяснила, что вернулась в Ирландию навсегда, что она уже нашла себе жилье и начала зарабатывать вышиванием, а в дальнейшем рассчитывает подыскать более серьезную работу. Пропустив мимо ушей презрительное фырканье матери при упоминании о районе, где она теперь живет, Синьора довела свой рассказ до конца и умолкла, ожидая ответной реакции.

— Значит, он тебя все же вышвырнул — этот Марио, или как его там?

— Не притворяйся, ты прекрасно помнишь, что его имя Марио. Нет, он не вышвырнул меня. Будь он жив, я бы и сейчас оставалась там. Но Марио трагически погиб в автомобильной катастрофе на горной дороге. И тогда я решила вернуться и жить в Ирландии. — Она снова умолкла.

— Значит, тебя оттуда вытурили после того, как он умер и уже не мог защищать тебя?

— Нет, ты ошибаешься. Я сделала как лучше и для меня, и для всех остальных.

Мать снова фыркнула. В комнате повисло напряженное молчание. Старуха никак не могла взять в толк, что же все-таки происходит.

— Выходит, вместо того чтобы воссоединиться со своими родными, ты предпочитаешь жить с незнакомыми людьми в отвратительном районе, кишащем безработными и преступниками? Значит, так ты решила?

— Я очень благодарна тебе, мама, за то, что ты предлагаешь мне кров, но мы слишком долго оставались друг для друга чужими людьми. Я привыкла жить по-своему, а у тебя, я уверена, сложились свои взгляды. Все эти годы ты не интересовалась моей жизнью, поэтому, если я стану рассказывать, это лишь утомит тебя. Ты довольно ясно дала мне это понять. Но, возможно, я могу тебя навещать? И скажи, захочет ли повидаться со мной отец?

— Можешь убираться и прихвати с собой все эти разговоры о визитах и посещениях. Никто из нас не желает иметь с тобой никаких дел, вот так.

— Мне бы не хотелось в это верить. Я пыталась поддерживать отношения со всеми, я писала письма одно за другим, я ничего не знаю о своих шестерых племянницах и пятерых племянниках, а теперь, когда я вернулась домой, мне очень хотелось бы познакомиться с ними и узнать их поближе.

— Повторяю: мы не желаем иметь с тобой ничего общего. Ты, наверное, спятила, если решила, что можешь как ни в чем не бывало заявиться домой и вести себя так, будто ничего не было! Откуда мы знаем, в кого ты превратилась? Взгляни на свою подругу Бренду: солидная, уважаемая женщина. Замужем, имеет хорошую работу и все прочее. Вот такую, как она, не стыдно назвать сестрой и дочерью!

— И, конечно же, у тебя есть Рита и Хелен, — добавила Синьора.

Ответом ей было очередное фырканье, но уже не такое вызывающее. Это означало, что две другие дочери тоже не в полной мере удовлетворяют требованиям матери.

— Так или иначе, мама, поскольку я здесь, мы с тобой могли бы как-нибудь выбраться в город — пообедать или попить чаю. И я все же выясню у родных, можно ли мне встретиться с папой.

Мать долго молчала, не в силах переварить происходящее.

Синьора не сообщила свой адрес, назвав только район, в котором поселилась, поэтому сестры не смогут выследить ее. Она не испытывала ни малейших угрызений совести. Теперь не оставалось никаких сомнений: мать не любит ее и не позаботится о ее благополучии. Так было всегда на протяжении долгих лет, когда Синьора страдала от тоски и одиночества.

Она встала, собравшись уходить.

— Ишь, какие мы спесивые и важные! Только не забывай: ты уже в возрасте, и вряд ли в Дублине найдется мужчина, который захочет взять тебя после всего, что ты натворила. Конечно, есть и разведенные, но все равно тебе не найти мужчину, который захочет связаться с пятидесятилетней бабой, которую, к тому же, до этого пользовав другой.

— Знаешь, мама, а я и не строю на этот счет никаких иллюзий. Мне это ни к чему. Через несколько недель снова зайду навестить тебя.

— Недель? — переспросила мать.

— Да, и, может быть, принесу пирожные или вишневый торт, и мы попьем чаю. Впрочем, там видно будет. Передай от меня привет Рите и Хелен. Скажи, что я им напишу.

Не дожидаясь ответа, Синьора вышла за порог. Она знала, что уже через пару секунд мать примется накручивать телефонный диск, звоня кому-нибудь из дочерей. В течение многих лет в ее жизни не происходило более важных событий, чем сегодняшнее.