остальных. Этот дом привык к групповым снимкам.
Два застенчивых сына Гаральди, которых Лэдди развлекал в бильярдном зале в Дублине, разрезвились вовсю. Они потащили Лэдди к себе в комнаты, чтобы похвастаться перед ним своими игрушками.
На подносах стояли бокалы с вином и освежающими напитками, в элегантных высоких стаканах пузырилось золотое пиво, блюдам с пирожными, тарталетками и кростини [111] не было числа.
— А можно, я сфотографирую еду? — спросила Фиона. — Тут все такое красивое!
— Пожалуйста, пожалуйста! — Жена синьора Гаральди выглядела польщенной.
— Видите ли, моя будущая свекровь учит меня кулинарии, и я хотела бы показать ей, как красиво выглядит стол в Италии.
— Она — добрая женщина, ваша… la suocera… теща? — с интересом спросила синьора Гаральди.
— Да, очень добрая. Правда, немного неуравновешенная. Она пыталась наложить на себя руки, поскольку у ее мужа был роман с женой вон того господина. Но сейчас уже все в порядке. Честно говоря, именно я положила этому конец. Я — лично!
Глаза Фионы горели от возбуждения и выпитой марсалы.
— Dio mio![112] — От волнения синьора Гаральди прижала ладонь к горлу. И такое творится в добропорядочной католической Ирландии!
— Именно из-за ее попытки самоубийства я с ней и познакомилась, — продолжала Фиона. — Ее привезли в больницу, где я работаю. Я приложила много усилий для того, чтобы вернуть ее к жизни, вот она и решила в знак благодарности обучить меня кулинарным премудростям.
— Премудростям… — повторила синьора Гаральди красивое слово.
К ним подошла Лиззи с круглыми от восторга глазами.
— Che bella casa![113] — восхищенно выдохнула она.
— Parla bene Italiano,[114] — приветливо сказала синьора Гаральди.
— Мне пришлось выучить ваш язык, потому что Гульельмо скоро назначат на ответственную банковскую должность в заграничном филиале. Возможно, даже в Риме.
— Правда? Его могут направить в Рим?
— Мы можем выбрать любой город, какой захотим, в том числе и Рим. Это такой прекрасный город.
Затем объявили, что сейчас будет произнесена речь, и народ стал подтягиваться в огромный зал: Лэдди — из детской комнаты, Конни — из картинной галереи, Барри — из подземного гаража, до отказа забитого роскошными авто и мотоциклами. Когда все собрались, Синьора взяла Эйдана под руку и зашептала ему на ухо:
— Сумасшедшие ирландцы совсем запудрили мозги этим несчастным Гаральди. Я слышала, как жена говорила ему, что одна девушка из нашей группы — хирург с мировым именем, а Элизабетта поведала ей, что Гульельмо — знаменитый банкир, который подумывает обосноваться в Риме.
Эйдан улыбнулся.
— И ты думаешь, они всему этому поверили?
— Вряд ли, — также с улыбкой ответила Синьора. — Хотя бы потому, что Гульельмо уже три раза спрашивал, может ли он обналичить банковский чек, и какой сегодня обменный курс лиры. Банкиры подобных вопросов не задают.
Каждая из реплик, которыми обменивались эти двое, была наполнена теплотой, юмором и легкой недосказанностью.
— Нора! — заговорил Эйдан.
— Не сейчас… — перебила его она. — Не надо торопиться.
Речь, которую произнес хозяин дома, была полна восторженных эпитетов в адрес гостей и страны, из которой они приехали. Он никогда не встречал такого гостеприимства, как в Ирландии, и нигде больше не видел столько честных и дружелюбных людей, а сегодняшний день предоставил ему еще одну возможность убедиться в этом. Эти люди пришли в дом синьора Гаральди незнакомцами, а покинут его лучшими друзьями. После этой фразы многие из гостей автоматически повторили за хозяином:
— Amici…
— Amici sempre,[115] — сказал синьор Гаральди.
В воздух взметнулась рука Лэдди. Они тоже его друзья навек, и он приглашает их снова пожить в гостинице своего племянника.
— И когда вы приедете в Дублин, мы тоже устроим для вас вечеринку, — сказала Конни Кейн, и ее товарищи дружно закивали в знак согласия.
В этот момент появился фотограф с готовыми снимками — великолепными большими фотографиями, на которых гости были запечатлены вместе с хозяевами дома на широких ступенях лестницы. Они были лучше других снимков, сделанных за время viaggio, на которых люди обычно получались с прищуренными от яркого солнца глазами. Эти фотографии займут почетное место в дублинских домах всех тех, кто был на них изображен.
Во время прощания «ciao», «arrivederci» и «grazie»[116] сыпались нескончаемым дождем, а затем группа из Маунтенвью вывалилась обратно на улицы Вечного города. Шел уже двенадцатый час ночи, но толпы туристов только начинали свои passeggiata.[117] Возвращаться в гостиницу никому не хотелось, слишком сильно все были возбуждены.
— А я пойду в отель. Если хотите, могу забрать с собой ваши фотографии, — неожиданно проговорил Эйдан и выжидающе посмотрел на группу, ожидая, что скажет Синьора.
— Я тоже, — медленно проговорила она. — Так что давайте ваши фотографии. А то напьетесь и растеряете их.
Все стали переглядываться с понимающим видом. То, что они подозревали в течение целого года, должно было наконец свершиться.
Держась за руки, они шли, пока не наткнулись на открытый ресторан, возле которого играли уличные музыканты.
— Ты предостерегала нас, чтобы мы не ходили в подобные заведения, — сказал Эйдан.
— Я лишь предупреждала, что они немного дороговаты, но это не мешает им быть очаровательными.
Они устроились за столиком и стали разговаривать. Синьора рассказала ему о Марио, Габриэлле, о том, как счастливо жила она в их тени на протяжении стольких лет.
Эйдан рассказал о Нелл и о том, как незаметно и необъяснимо из их жизни ушла любовь и теплота. Теперь они продолжали жить под одной крышей, но были уже чужими друг для друга.
Она рассказала о том, как сначала погиб Марио, а потом умерла Габриэлла, о том, что их дети просят ее вернуться в Аннунциату и помогать им с гостиницей. Альфредо произнес слова, которые Синьора мечтала услышать всю жизнь. Он сказал, что они всегда воспринимали ее как свою вторую мать.
Он рассказал, что теперь у Нелл есть другой мужчина, и известие об этом не только не огорчило, но даже не удивило его. Возможно, подобное отношение можно воспринимать как проявление бездушия или черствости с его стороны, но, так или иначе, от этого никуда не деться.
Она сказала, что ей придется снова встретиться с Альфредо и еще раз поговорить с ним. А вот что ему ответить, Синьора еще не решила.
Он сказал, что по возвращении домой намерен продать дом и половину вырученных денег отдать Нелл. А на что жить потом, он пока и сам не знает.
Они медленно шли по направлению к гостинице «Почтовая марка». Они были не в том возрасте, чтобы, подобно молодым людям, мучиться вопросом о том, куда отправиться и чем заняться. Но что же делать? Эйдан не мог выгнать Лэдди на ночь из их общего номера, а Синьора не могла поступить так с Констанс. Они смотрели друг на друга.