«Отца задержали, меня нет. Раз я на свободе — не дайте умереть с голода. Хочу работать».

А какая могла быть работа в Советской республике? Красная армия — вот самая главная работа.

«Ты у нас в Артиллерийской школе учился? — спросили у Леонова. — Нам артиллеристы нужны. Иди-ка ты повоюй».

Леонид оформляется как доброволец.

13 июня «Известия» Архангельского губернского ревкома и губкома отчитались об отправке на фронт второй партии коммунистов и добровольцев — отчет был в стихах: «Едет-едет из Архангельска,/ Едет смелый коммунар,/ И панам и гадам врангельским/ Нанести лихой удар».

Леонова определяют в артиллерийский дивизион.

Дорога лежала на Южный фронт.

Уже вдали от Архангельска нагнала Леонова добрая весть: отца освободили, полный срок ему отбывать не пришлось. За Максима Леоновича заступился Даниил Крентюков, тоже «народный» поэт, с которыми Леонов-старший столько возился. К счастью, Крентюков не только вирши слагал, но был еще и партийным секретарем в уезде.

Для острастки Максима Леоновича лишили избирательных прав (и вернули их только в июне 1928 года, за год до смерти).

Попал Леонов в Пятнадцатую Инзенскую стрелковую дивизию, стоявшую в районе Гуляй-поля, на родине батьки Махно.

Артиллеристов вооружили рапирами — немецкими шпагами.

В довершение к этому Леонова обрядили в матросскую рубаху с отложным воротником и дали высокие, как у д’Артаньяна, сапоги. Иные обуты были и в лапти, и даже в разномастные женские ботинки (Леонов запомнил эти казусы, потом использовал в «Барсуках») — на общем фоне его д’артаньяновские сапоги смотрелись вполне себе ничего.

Красноармейцы выглядели что твои махновцы.

А махновцы как раз были неподалеку.

Нестор Махно тогда привычно находился в бурных взаимоотношениях с советской властью.

Еще в январе 19-го он заключил с Советами договор: его повстанческие полки вошли в Красную армию. Спустя месяц он даже заявил о том, что завязал с анархизмом и все силы отныне отдаст делу укрепления на Украине советской власти. Нестора Ивановича назначили командиром третьей Заднепровской бригады одноименной стрелковой дивизии. Махновцы героически штурмовали Мариуполь, сам Махно получил орден Красного Знамени — в числе первых героических военачальников Красной армии.

К апрелю 1919-го Махно и Советы вновь охладели друг к другу: батьку не устраивали ни продразверстка, ни комбеды. Махно написал открытое письмо Ленину (с которым, к слову, встречался еще в 1918 году) и ушел на Херсонщину.

Некоторое время он воевал и против белых, и против красных, за что последние в январе 1920 года объявили его вне закона.

Дисциплина в Пятнадцатой Инзенской дивизии была не на самом высоком уровне: красноармейцы то переходили к махновцам, то возвращались обратно в Красную армию.

Влияние Махно на красноармейские умы было очень велико: к осени он восстановил свою Повстанческую армию, и бывшие красноармейцы составляли в ней не менее трети, а то и половину личного состава.

Красной армии нужна была качественная пропаганда.

Как раз в середине августа, в те дни, когда Леонов только-только прибыл, дивизии отдали приказ «в кратчайший срок привести себя в порядок, залечить раны последней операции и уничтожить недочеты и недостатки».

Леонид быстро завязал дружбу с политработниками дивизии. Образованный парень, да еще с отменным журналистским, корректорским, редакторским опытом, глянулся им, и в августе его перевели в редакцию дивизионной газеты «На боевом посту» (10 октября ей дали имя попроще: «Бюллетень» политотдела Пятнадцатой дивизии).

Так и осталось неизвестным, успел ли артиллерист Леонов пострелять. Скорее всего, нет. Сам он, по крайней мере, никогда об этом не говорил. Он вообще Гражданскую войну вспоминать не любил.

Политотделу было приказано «приложить весь максимум энергии в политработе в частях, обращая главное внимание на политическую подготовку красноармейского состава», а также «…обратить внимание на снабжение частей литературой и газетами».

В те дни познакомился Леонов с легендарной революционеркой, начальницей политотдела дивизии Александрой Янышевой, членом партии с 1910 года, подругой Коллонтай и Дыбенко, женой генерала Янышева, создавшего эту дивизию; с Александрой писатель еще увидится спустя полвека.

Эта безупречного мужества и, кстати, красивая женщина, водившая красноармейцев в атаку, запомнила Лёну таким: «Тоненький, стройный, толковый и расторопный, но очень скромный паренек Леонов всем нам в политотделе пришелся по душе. Быстрый и неутомимый, он всюду успевал».

В первую очередь Леонов успевал на позиции. Поначалу и политотдел, и редакция газеты размещались при административном штабе. Но потом был создан специальный полевой политотдел, чтоб его работники были ближе к народу. Там, среди красноармейцев, Леонов и очутился.

В начале сентября Инзенская дивизия заняла позицию на первой укрепленной линии Каховского плацдарма, по обе стороны большой дороги Каховка-Перекоп. Вскоре позиции были атакованы и смяты танковым ударом белых — в те времена бронированных уродцев красноармейцы называли «таньки»: «Таньки, таньки идут!»

В том же сентябре Москва снова озаботилась тем, как быть с Махно. Правитель Юга России и Главнокомандующий Русской армией Врангель еще был в силе, а уничтожить воинство Нестора Ивановича не получалось никак, и Ленин предложил пойти с ним на переговоры; так и сделали. 2 октября был заключен договор, согласно которому Повстанческая армия вошла в состав РККА в качестве самостоятельного «партизанского» соединения с подчинением высшему командованию Красной армии.

В определенный момент, вспоминал Леонов, в одной комнате делали газету «На боевом посту», а в соседнем помещении верстали свое издание махновские пропагандисты. Они, естественно, были знакомы, общались. Но Леонов об этом впоследствии никогда подробно не распространялся.

Зато предводитель повстанцев-«барсуков» — Миша Жибанда в романе «Барсуки» унаследовал некоторые черты Махно. Вспомним хотя бы парафраз знаменитых махновских чудачеств — в том эпизоде, когда бандит Жибанда появляется у дома, где идет совещание исполкома, и, подойдя к раскрытому окошку, просит уполномоченного Половинкина дать прикурить:

«— Всё заседаете? — сочувственно усмехнулся он. — Ну, заседайте! — Потом свистнул, лихо козырнул, и сразу его не стало.

Половинкин собрался было продолжить свои рассуждения о необходимости обыска, но поперхнулся словом, пугаясь оцепенелого вида остальных; Чмелёв переглядывался с Лызловым, Муруков никак не мог вытащить ручку из чернильного пузырька, точно держал ее пузырек зубами. Прочие имели вид такой, словно собирались вспорхнуть и улететь».

Махно был фигурантом нескольких историй подобного толка, и еще больше легенд вилось вкруг его имени, о чем Леонов, еще в бытность красноармейцем, был наслышан.

Надо сказать, что и Жибанда в свое время воевал за красных и первую пулю свою получил от колчаковцев.

Осталось лишь добавить, что отрицательным героем леоновского Жибанду назвать крайне сложно.

Красноармейскую газету до Леонова редактировал некто Вл. Ципоркис, но молодой и хваткий Лёня