«Я пытался подчеркнуть, что мое наступление в район Лейпцига является не только правильным направлением для решающего удара, так как он ведет к полному расчленению противника, но и предоставляет мне максимальную мобильность. В любое время, когда мы сможем взять Берлин без больших потерь, мы, конечно, это сделаем. Но я полагаю, что неразумно с военной точки зрения в данных условиях делать Берлин главной целью, особенно если учесть тот факт, что от него до русских позиций всего 35 миль. Я первый признаю, что война ведется в политических целях, и если Объединенный КНШ решит, что взятие Берлина войсками западных союзников имеет значение большее, чем чисто военные соображения на этом театре, то я с готовностью перестрою свои планы и мышление, чтобы осуществить такую операцию».
Командовавший 12-й группой армий генерал Омар Брэдли, прикинув, что прорыв к Берлину может стоить потери 100 тысяч человек, заявил: «Достаточно высокая цена, чтобы платить ее только во имя престижа, особенно если мы должны будем отойти потом назад и отдать плоды победы другому парню».
Вносить изменения «в мышление» Эйзенхауэру, пользовавшемуся огромным авторитетом в войсках и в Вашингтоне, не пришлось. Его аргументы убедили Объединенный комитет начальников штабов и были поддержаны Рузвельтом.
Еще 28 марта Эйзенхауэр пошел на беспрецедентный шаг: в нарушение принятой субординации он обратился с личным посланием к маршалу Сталину — как Верховный Главнокомандующий к Верховному Главнокомандующему. В письме генерал раскрыл все свои намерения, подтвердив отказ американцев от участия в битве за Берлин, и просил Иосифа Виссарионовича взаимообразно поделиться планами русских. Англичане саркастически указывали: «Это примерно то же самое, как если бы, скажем, маршал Толбухин направил личное послание президенту США или премьер-министру Великобритании с просьбой сообщить о планах главнокомандующего Средиземноморского театра».
Сталин получил письмо вечером 1 апреля. К генералу Эйзенхауэру он относился с уважением, но письму не поверил. В политике в расчет принимаются не обещания, а возможности. Верховный был убежден, что желание и возможности овладеть столицей Германии раньше, чем это сделает Красная Армия, у союзников имелись, а немцы, чтобы подгадить ненавистным большевикам, способны открыть перед ними фронт.
Следовательно, в кратчайшие сроки нужно взять Берлин самим. Пора кончать эту войну.
Крайне негативную реакцию вызвали у Верховного сведения о состоявшихся в середине марта в Швейцарии контактах представителей штаба фельдмаршала Александера с генералом Карлом Вольфом. Речь шла о возможности капитуляции немецких войск в Италии. Хотя информацию о переговорах в Берне раздобыл не Штирлиц-Исаев, а вполне официально предоставил английский посол, Сталин трактовал событие однозначно: некие «реакционные круги Англии и США» готовятся заключить сепаратный мир с Германией за спиной Советского Союза, «несущего на себе основную тяжесть войны». Это при том, что именно Черчилль первым выдвинул лозунг об «уничтожении гитлеризма» — еще в ту пору, когда Кремль отправлял Гитлеру поздравительные телеграммы, а Молотов публично утверждал, что бороться с гитлеризмом бессмысленно.
Черчилль и Рузвельт получили резкие и оскорбительные письма с обвинениями в невыполнении своих обязательств, тайном сговоре с немцами и даже войска союзников наступали как-то уж слишком быстро:
«Вы утверждаете, что никаких переговоров не было еще. Надо полагать, что Вас не информировали полностью. Что касается моих военных коллег, то они, на основании имеющихся у них данных, не сомневаются в том, что переговоры были и они закончились соглашением с немцами, в силу которого немецкий командующий на Западном фронте маршал Кессельринг согласился открыть фронт и пропустить на восток англо-американские войска, а англо-американцы обещали за это облегчить для немцев условия перемирия.
Я понимаю, что известные плюсы для англо-американских войск имеются в результате этих сепаратных переговоров в Берне или где-то в другом месте, поскольку англо-американские войска получают возможность продвигаться в глубь Германии почти без всякого сопротивления со стороны немцев, но почему надо было скрывать это от русских и почему не предупредили об этом своих союзников русских?
И вот получается, что в данную минуту немцы на Западном фронте на деле прекратили войну против Англии и Америки. Вместе с тем немцы продолжают войну с Россией — с союзницей Англии и Америки.
Понятно, что такая ситуация никак не может служить делу сохранения и укрепления доверия между нашими странами».
В ответных посланиях Рузвельт выражал крайнее негодование в отношении сталинских «информаторов», писал о «гнусной трактовке» своих действий и достойной сожаления «атмосфере опасений и недоверия».
Трещина в отношениях между союзниками, возникшая почти сразу после ялтинских соглашений, продолжала расширяться.
В последних числах марта в Москву по вызову Ставки прибыли маршалы Г. К. Жуков и И. С. Конев. 1 апреля в Кремле состоялось представительное совещание, на котором был утвержден общий план наступления на Берлин. Конев вспоминает:
«Едва мы успели поздороваться, Сталин задал вопрос:
— Известно ли вам, как складывается обстановка?
Мы с Жуковым ответили, что по тем данным, которыми располагаем у себя на фронтах, обстановка нам известна. Сталин повернулся к Штеменко и сказал ему:
— Прочтите им телеграмму.
Штеменко прочел вслух телеграмму, существо которой вкратце сводилось к следующему: англо- американское командование готовит операцию по захвату Берлина, ставя задачу захватить его раньше Советской Армии. Основная группировка создается под командованием фельдмаршала Монтгомери. Направление главного удара планируется севернее Рура, по кратчайшему пути, который отделяет от Берлина основную группировку английских войск. В телеграмме перечислялся целый ряд предварительных мероприятий, которые проводились союзным командованием: создание группировки, стягивание войск. Телеграмма заканчивалась тем, что, по всем данным, план взятая Берлина раньше Советской Армии рассматривается в штабе союзников как вполне реальный и подготовка к его выполнению идет вовсю.
После того как Штеменко дочитал до конца телеграмму, Сталин обратился к Жукову и ко мне:
— Так кто же будет брать Берлин, мы или союзники?
Так вышло: первому на этот вопрос пришлось отвечать мне, и я ответил:
— Берлин будем брать мы, и возьмем его раньше союзников».
Цель предстоящей операции состояла в том, чтобы в короткие сроки разгромить основные силы групп армий «Висла» и «Центр», овладеть Берлином и, выйдя на реку Эльба, соединиться с войсками западных союзников. Это должно было лишить Германию возможности дальнейшего организованного сопротивления и вынудить ее к безоговорочной капитуляции.
Замысел советского командования сводился к тому, чтобы мощными ударами трех фронтов прорвать оборону противника по Одеру и Нейсе и, развивая наступление в глубину, окружить основную группировку немецких войск на берлинском направлении с одновременным расчленением ее на несколько частей и последующим уничтожением каждой из них.
Результаты совещания были закреплены директивами Ставки, подписанными 2–6 апреля.
Командующему войсками 1-го Белорусского фронта приказывалось подготовить и провести операцию по овладению столицей Германии и не позднее 12–15-го дня выйти на реку Эльба. Фронт должен был нанести три удара: главный — прямо на Берлин с кюстринского плацдарма и два вспомогательных — севернее и южнее Берлина. Танковые армии требовалось ввести после прорыва обороны для развития успеха в обход города с севера и северо-востока: суть маневра состояла в том, чтобы не пустить в Берлин подкрепления, но главное — «коварных» союзников. Участие танкистов в штурме не предусматривалось.
1-й Украинский фронт должен был разгромить группировку противника в районе Котбуса и южнее Берлина, изолировать главные силы группы армий «Центр» и не позднее 10–12-го дня овладеть рубежом Белиц, Виттенберг и далее по реке Эльба до Дрездена. Фронту было предписано нанести два удара: главный
