— Отец-Ооп — моя пациентка.

Шима остолбенел.

— Вы, должно быть, нас разыгрываете!

— Что вас так удивляет, доктор? — Жгун допустил легкую смешинку в своем невозмутимом взгляде. — Я же говорил, что большинство обращающихся ко мне — женщины.

— Но...

— И Отец-Ооп прислушивается к моим советам. Я порекомендовал — никогда не приказывайте паци­ енту, доктор!. — что лучше было бы отпустить госпо­жу Нунн.

Гретхен наконец обрела способность говорить.

— Что все это значит? Реджина умерла? Ее убили?

— Увы, мадам, это правда. Господин Лафферти при неблаговидных обстоятельствах. Лафферти впоследст­вии пал от руки доктора Шимы... при самообороне.

— Как! Реджина и Нудник? — Гретхен затрясла головой. — Что за бред. Непостижимо! Что случилось? Как? Когда? Мне... я хочу, чтобы вы мне все рассказали.

— Безусловно, мадам Нунн, но не в этой давке. Где вам будет удобнее нас выслушать? У меня в кабинете? В пентхаузе доктора Шимы? В моей квартире?

— Нет, у меня. Пошли.

— Тогда я прошу позволения удалиться, — сказал Жгун. — Общий поклон.

— Нет, — возразила Гретхен. — Это было бы нече­стно после всего, что вы для нас сделали. Вы были в этой истории с самого начала, должны увидеть и конец.

Сесть на что-нибудь в эти часы пик вечером было невозможно, поэтому им пришлось пройти пешком к Оазису Гретхен в «Старом Городе» Гили, раньше — пре­зренная Нижняя Восточная Сторона Старого Нью- Йор- ка, теперь — шикарное фешенебельное место, велико­лепно отреставрированное вплоть до кулинарных лаво­чек и тележек рассыльных. Оазис Гретхен получился из гигантских гранитных опор Бруклинского моста, в ко­торых прорыли, продолбили и проложили помещения и коридоры.

Когда все четверо вышли из лифта, на них обруши­лись валы жуткого шума и грохота, доносившихся из квартиры: какофония перекрывающих друг друга зву­ков из духовых инструментов, рояля и клавесина; пе­ ние, визг, крики, жужжание; обрывки одновременно

исполняемых куплетов: «Привет! Привет! Вся Гиль собралась тут...», «Как-то дева-индианка...», «Был Ко­лумб наш сукин кот, онанист и бабник...», «Фиалки нежные милее нам, чем розы...», «Раскатай меня по травке...».

— Боже милостивый! — вырвалось у Гретхен. — Это еще что?

— Голем? — Шима не пришел в себя.

— Но не во множественном же числе, доктор, — тихо возразил Индъдни.

— Не очень подобающая обстановка для собеседо­вания, — заметил Жгун. — Не пойти ли ко мне — в Адовы Врата?

— Не может это быть делом Отца-Оопа — в отме­стку? Она... — Здесь Гретхен заметила, что у двери сто­ит с остолбенелым видом один из ее слуг. — Алекс! Что все это значит?

— Они с ума посходили, госпожа Нунн. Они вло­мились.

— Вломились? Сквозь охрану? Как?

— Не знаю как, но вломились и вышвырнули меня вон. Никаких трутней, сказали они. Никаких самцов. Это соты царицы, сказали они. Потом прорубились в квартиру Раксонов под нами, чтобы им стало попро­ сторнее, заказали подать им обед и...

— Они? Кто это — они?

— Психи, и одеты как психи. Заходите, мадам. Са­ми увидите. Они вас поджидают. Их там ужас сколько, целые орды. — Он распахнул дверь.

Внутри действительно были толпы и орды. Семей­ство Раксонов — мать и три дочки — не только пожерт­вовали своей квратирой ниже этажом, но присоедини­лись к веселью. Две помощницы Гретхен тоже присое­динились. Три работника поста охраны из вестибюля Оазиса (женского пола) тоже присоединились, чем и объяснялся беспрецедентный успех вторжения. Две квартиры были превращены в гигантские двухэтажные апартаменты — через зияющий пролом в полу просуну­ли импровизированную лесенку. Лесенку гроздьями облепили хористки, коломбины, балеринки, пульчи­неллы, субретки, даже восточная гурия — все они рас­качивались, вопили и распевали:

— Ой-ай, Гафусалим. Трах на весь Ерусалим. Ой-ай, Гафусалим. Ребе отомстил.

Поддав задком, мигнув глазком, Его зазвала в уголок. Ему раскрыла передок, Наружу выскочил кусок — Гордится им Ерусалим.

Ой-ай, Гафусалим. Трах на весь Ерусалим. Ой-ай, Гафусалим. Ребе злобу затаил.

Но она вертела своим естеством, Он промазал в губки и поддал тычком Не туда — догадался, попав на зубок Усладе на весь Гафусалим.

Четверка столпилась в дверях, тупо вытаращив­шись на открывшееся зрелище. Юный Алекс все доло­ жил верно: здесь не было никого мужеского пола. Ши­ма, Индъдни и Жгун войти не осмелились; только Грет­хен нерешительно шагнула в квартиру.

Шима неожиданно заговорил:

— А знаете, Индъдни, мне только что, при виде этих баб, пришла в голову одна мысль.

— Вот как? И какая же?

— Почему Голем никогда не появляется в образе женщины?

— Действительно, интересно, доктор. — Они едва различали слова друг друга сквозь дикий рев. — Воз­можно, у нашего психоманта найдется ответ.

— Возможно, ответит Юнгово положение о «внут­реннем лице» человека, — отозвался Жгун. — Голема, вероятно, порождает animus — мужское начало в жен­ской психике. Поэтому он всегда принимает мужское обличье. Если бы создателями его были мужчины, то их anima, или женское начало, породила бы женщину.

Рассуждения на эту тему прервал вопль Гретхен:

— Нет, вы только посмотрите, что эти сумасшед­шие собрали для банкета!

Банкет получился воистину царский — пир достой­ный Царицы Пчел. Повсюду громоздились подносы, блюда, салатницы и супницы, полные до краев: бульон из пчелиных крылышек, ветчина, запеченная в меду, мидии в устричном соусе, царские угри в желе, залив­ное из хвоста омара с тимьяном, хрустящие чипсы из пыльцы, сотовые хлебцы, белковый пудинг, медовые пряники, шербеты на сахарозе, огромные жбаны с ме­ довухой и медовой наливкой из Уэльса. На подносах грудами лежало все, что можно было сыскать в продаже из благовоний и ароматных курений. Растоптанные и растерзанные, валялись по полу зеленые гирлянды, ос­тро пахнувшие золотоцветом, пасленом, розмарином, шалфеем и душистым базиликом.

ПРИВЕТ! ПРИВЕТ! ВСЯ ГИЛЬ СОБРАЛАСЬ ТУТ! Эй, ЧК! Привет, ЧК! Реджина умерла. Ты знаешь? Все знают. Моя прежняя госпожа-хозяйка была известной особой. Это поминки по ней. Царица мертва. Да здрав­ствует Нелли Вторая Реджина! Zolstu azoy leiben![90] Ента Первая! Кто сказал? Бимбо Отважная говорит своим Молотом Тора. Я решила, что МЫ будем называться