— Ты знаешь, совершенно случайно у меня есть сто гран гидрида прометия. Но как нас это приведет к Сторукому Голему?
— Да никак, просто мы возьмемся друг с дружкой за сто рук и полетим в психоделическое будущее, забыв обо всем...
— И нас изберут «Торчками года». Прекрати, Гретхен. Мне вовсе не смешно. Этот Сторукий может сию минуту нас разыскать и содрать с нас кожу!
Гретхен помрачнела.
Шима потрепал ее по плечу.
— Будь осторожнее, dozo[14], ладно? Мы наконец получили наше эмпирическое уравнение! Рт плюс дурь плюс два неизвестных хулигана равняется Сторукому- Голему-Что- Бы-Там-Ни-Было! Нужно пошевеливаться, а ты, Бога ради, не заводи разговоров с грубиянами на углах.
— Хорошо, но и ты побереги себя. Тебя тоже подстерегают неприятности.
— Меня? Какие еще неприятности?
— Индъдни.
— Субадар опасен для меня? Но почему?
— Индъдни подозревает, что ты как-то связан со Сторуким. Потому он так охотно и пошел на сотрудни чество. Он сам не прочь втихомолку подманить рыбку.
— Какую рыбку?!
— Твое участие в том, как угробили громил.
— Что за черт, ну я участвовал!
— Не так, как это ему представляется.
— И что же надумал этот индус?
— Что как гениальный химик ты приложил руку к сотворению Голема.
— Что? Франкенштейнов мешок с фокусами? — расхохотался Шима. — Что за дичь! — Внезапно смех оборвался. Его поразила новая мысль: — Неужели это может быть делом рук господина Хоча?
— Все что угодно может случиться в Гили.
Глава 9
Гретхен, конечно, видела Оазис ООП. Всем, кто жил в Гили, он был знаком, хотя попасть внутрь удава лось немногим. Одно из местных «Чудес»: перед глазами вставала пирамида, окруженная синтетическими пальмами на газонах, посыпанных блестящим слюдяным песком; по углам взметали ввысь струи четыре фонтана — нет, это была не драгоценная вода, а хлорбензол, в чем уже со скрежетом зубовным убедились незадачливые водяные воры: одним словом, это был настоящий Оазис.
«Только верблюдов не хватает», — подумала Гретхен, проходя между лап сфинкса (уменьшенной копии Фиванского) к воротам. На страже стоял взвод боевиков ООП в традиционном хаки бойцов пустыни с древними автоматами наперевес. Ее остановили, направив на нее автомат.
— Ты что? — потребовали охранники.
— Шолом алейхем, — ответила она.
— Ты что? — деловито щелкнул досылаемый патрон.
— Гретхен Нунн. Шолом алейхем.
— Говоришь на еврейском. Еврейка ты?
— Vudden? Frig mir nicht kein narrische fragen[15].
— He еврейка когда смотреть.
— Nudnick! Ich bin Falasha Yid[16].
Воцарилось молчание, и внезапно лицо часового расцвело улыбкой:
— Так? А! Черные евреи! Я слышать. Не видеть. Ты очень черный еврейка. Зайти, — и, обращаясь к подчиненным: — Она в порядке есть еврейка. Пустить.
Первая уловка Гретхен сработала. Ее пропустили в громадный холл, невыразимо грязный и вонючий. Там перекатывалось гулкое эхо — у двадцати привязанных верблюдов бурчало в животах, и они мощно рыгали. Там же были разбиты шатры. Там же играли в слюдяном песке голые ребятишки, прервавшие свои занятия, чтобы поглазеть на вошедшую незнакомку. Там же были женщины с закрытыми лицами, во всем черном — они поддерживали сушеными кизяками огонь небольших костерков и тоже глазели на нее, впрочем, не отрываясь от дел. Соборные своды купола скрывались в клубах едкого дыма.
К ней двинулся с приветствием бородатый шейх в роскошных одеждах.
— Шолом алейхем.
— Алейхем шолом.
— Доброе утро, милостивая госпожа Нунн. Как мило с вашей стороны посетить нас.
— Доброе утро, сударь. Простите, но, в отличие от вас, я не знаю, с кем говорю.
— Шейх Омар бен Омар. Нет-нет, не вспоминайте, мы никогда не встречались, но ведь вы одна из знаменитостей у нас в Гили! Вы оказали нам честь, милостивая госпожа Нунн.
— Честь — говорить с вами, шейх Омар.
— Я вижу, вы используете наши формы вежливости, и я вам благодарен за это. Выпьете кофе?
| — чернокожие евреи из |
Последовали ритуальные чашечки кофе, который пили в шатре, сидя по-турецки, наедине, если не счи тать сонма непрерывно заглядывавших внутрь сорванцов. После бесконечного обмена любезностями Грет хен начала подбираться к интересующему ее вопросу,
начав с признания в обмане стражи. Шейх Омар расхохотался.
— Нашу стражу набирают и обучают, руководствуясь силой, а не высоким интеллектом. Я потрясен, что хоть один из них слыхал о фалашах. Наша стража в конце концов — то же, чем в старину были «бойцы» мафии.
— Ну, а вы точно так же представляете собой мощь современной мафии.
Омар с небрежным изяществом отмахнулся от комплимента и продолжал оттягивать переход к неотложным делам — свернул на ученую беседу.
— Ах да, фалаши, — несло его, — черные евреи из Эфиопии, Они заявляют, что их прародители — царь Соломон и царица Савская, которая, по преданию, была чернокожей. Еще кофе?
— Благодарю вас.
— На самом же деле их предками были простодушные туземцы, которых обратили в иудаизм задолго до Рождества Христова. После этого некоторые из них крестились, а еще позднее гораздо большее число их приняло Истинную Веру. Очень неустойчивый народ. Мои друзья-израильтяне намучились с этими фалаша- ми в годы становления их великолепного государства.
Гретхен могла тайком порадоваться — сработала и вторая ее уловка. Организация Освобождения Палестины пришла в конце концов к власти в Объединенной Арабской Республике как раз вовремя, чтобы убедиться в полном истощении тех запасов нефти, с которых там раньше как сыр в масле катались. Проявив глубокую мудрость, ООП переключилась на выращивание опиумного мака и нелегальную торговлю производными опиума. Тут снова настало благоденствие, которого хватило до того времени, когда и наркотики и наркомания были узаконены. Рынок рухнул. Гордый и высоконравственный Израиль остался единственным государством, все еще гневно отвергавшим наркотики и яростно боровшимся за то, чтобы поставить их снова вне закона. За это мафия ООП горячо возлюбила израильтян.
— Возможно, мы не станем выводить их из заблуждения, госпожа Нунн, — продолжал шейх Омар. — Наверняка мои бойцы уже всем рассказали о вас, так что
не будем их опровергать. У нас здесь не любят чужих, но очень любят израильтян. Поэтому так для вас будет лучше.
— Вы оказываете мне честь.
— А вы так милостивы, госпожа. Ну а сейчас, если простите мое неучтивое нетерпение, что привело
