залечь в кювете. Очень свирепствовали снайперы. Кроме того, нам преградили путь противопехотные «спринг-мины» и противотанковые мины. Если задеть проволочку от «спринг-мины», то мина подпрыгивает вверх до двух метров и разрывается, поражая людей своей начинкой. На шоссе были противотанковые мины.
Подошел со взводом Вьюнов, но он поступил хитрее – пошел не по асфальтированному шоссе, а принял правее и мелколесьем стал продвигаться вперед. Затем бойцы его взвода тоже залегли, не доходя до этого поселка. Прибежал Чернышов, я его давно не видел. Как всегда, он стал кричать: «Вперед, Бессонов, вперед!» Я ему говорю: «Подожди, Николай, осмотрись. Видишь, мины стоят, снайперы бьют. В этой обстановке положение Вьюнова лучше, ему надо атаковать поселок».
Мы стали кричать Вьюнову: «Вперед», но то ли он не слышал, то ли там тоже снайперы били, – его солдаты продолжали лежать. Чернышов собрался туда бежать, и я стал отговаривать его от этой затеи, прямо сказав – «убьют». Я посоветовал ему уйти назад, в тыл, и привести тяжелые танки ИС-2, однако Чернышов не прислушался к моему совету, вскочил и только сделал два-три ускоренных шага от кювета, как раздался выстрел, и Николай упал. Мы втянули его в кювет, по кювету оттащили назад и там сделали перевязку, он был ранен в грудь. Затем его отнесли в тыл, Чернышов был в это время без сознания. Это было 8-10 февраля, и пробыл он в госпитале до 18 апреля 1945 года.
В этот момент к нам подошел танк ИС-2. Командиру танка солдаты показали цели, и танк открыл из своей 122-мм пушки огонь. Смотрю, в нескольких метрах от нас из-за домов вдруг одна за другой выскочили три самоходки, мы их еще называли штурмовыми орудиями. Наш танк открыл по ним огонь, но они быстро скрылись за поворотом шоссе. Я поднял солдат в атаку и с криком: «Вперед, за мной! Вперед!» стал бежать по кювету, перепрыгивая через параллельно натянутые проволочки от мин (вот дурень!). Солдаты были умнее меня, они бежали по полю, правее и левее шоссе, там мин не было. Мы ворвались в поселок, Вьюнов со своим взводом тоже ворвался в окраинные дома. Противник бежал. Вышли на противоположную сторону поселка. Ребята обыскали дома, но они были брошены хозяевами – ни души. Стали ждать командира батальона со штабом. Он уже знал о ранении Чернышова. Потом подошли танки Т-34 с командиром танкового полка майором Столяровым.
Меня подозвал к себе комбат майор Козиенко, там же находились замполит батальона капитан Герштейн и начальник штаба батальона капитан Григорьев. Козиенко сказал мне, что вместо Чернышова они решили назначить командиром роты старшего лейтенанта Григория Вьюнова, который прибыл к нам в батальон только в октябре 1944 года и был старше меня по возрасту лет на 5–6. Я ответил Козиенко, что в батальоне я с августа 1943 года, участвую в четвертой операции, все время остаюсь в роте один из всех офицеров, фактически командуя ротой, и неужели я не заслужил быть ее командиром? Майор Козиенко сказал, что такое решение принято и Герштейном, и Григорьевым, не только им одним. Так я опять остался командиром взвода. Как-то не везло мне в этом отношении.
Последующие бои были очень тяжелыми, и люди стали быстро выбывать из строя. Немцы бросали против нас фольксштурм – вооруженных фаустпатронами стариков и молодых ребят, оказывавших нам невиданное нами по упорству сопротивление. Порой они отбивались до последнего человека. Каждый день мы теряли своих бойцов и технику. Глубоких прорывов в тыл немцев, как это было на Украине и в Польше, почти не было. Бои шли днем и ночью, и это очень изматывало нас. Батальон действовал компактно всеми ротами, всем, что от них осталось. А немцы отступали, лишь чтобы закрепиться на другом месте, подготовленном к обороне.
Население бежало от нас. Следы панического бегства были на каждом шагу – в кюветах валялись помятые чемоданы, велосипеды, подушки и разная утварь. Населенные пункты, мелкие и крупные, были без людей. Скот, птицу и другую живность немцы оставляли на месте, так что мы не голодали, а, наоборот, питались «от пуза» тем, что успевали приготовить на коротком привале. Однажды наша колонна танков догнала убегающих гражданских лиц. Двигались чопорные старики, дети, женщины разных возрастов. Передвигались они кто на подводах, кто пешком, катя коляски со своим имуществом, что успели захватить, некоторые – с рюкзаками на спине. Мы остановили весь этот народ и с грехом пополам стали разъяснять им, чтобы они вернулись по домам. Батальон отправился дальше выполнять поставленную задачу, и куда направилась колонна немцев, мы не знаем – нам было не до того.
Гражданских немцев мы никогда не трогали, не грабили, не обыскивали их, ничего у них не отбирали. Если откровенно, то я в этом отношении был к бойцам строг, да и другие командиры, по-моему, так поступали и тогда, и в дальнейшем. Женщин не насиловали, во всяком случае, в нашей роте и батальоне такого не было, старшее командование строго подходило к таким военнослужащим как в батальоне, так и в бригаде. Кроме того, я лично многих предупредил о том, что буду строг. Не только в нашей роте, но и в других ротах батальона знали мое отношение к этому, и даже «отпетые» в своем роде бойцы боялись меня. Почему? Я был ветеран батальона, прошел «огонь, и воду, и медные трубы», и о моей строгости ходили слухи, «солдатское радио». С моими заслугами считались даже самые нахальные и самые недисциплинированные. Не раз я слышал: «Бессонов идет», особенно после того, как кто-то пустил слух, что я якобы кого-то чуть не расстрелял за безобразие. Этого на самом деле не было, но слух прошел, и некоторые поверили.
День был пасмурный, шел мокрый снег, на танках было холодновато, и все жались ближе к жалюзи машины. Паршивая погода для пехоты. В течение 9 и 10 февраля шли ожесточенные бои, противник оказывал упорное сопротивление, бросая против нас танки, пехоту, фольксштурм, обрушивая на нас артиллерийско-минометный огонь. Нам пришлось тяжело, но сопротивление врага было сломлено, и, понеся потери, немцы вынуждены были отступить, бросая технику и вооружение, – танки без горючего, артиллерийские орудия и минометы валялись в кюветах. Местность была лесистая, иногда было не понять, откуда фрицы ведут огонь. Теперь танки в лесу или в населенных пунктах двигались осторожно, позади спешенного десанта, а нашей задачей было уничтожать фаустников стрелковым оружием или указывать танкам цели, где засели фрицы, чтобы те уничтожали их орудийным огнем.
Противник старался остановить наше продвижение любыми средствами, действовал из засад, порой малочисленными группами, почти смертниками, лишь бы остановить нас и нанести нам потери. Однажды под вечер, только что стало темнеть, передние три танка подошли к опушке леса. Я со взводом в этот раз был в середине колонны танков, а в передовом дозоре были бойцы из другой роты батальона. Вдруг раздалось несколько артиллерийских выстрелов по передним трем танкам, и колонна остановилась. Я спрыгнул с танка, побежал вперед для выяснения обстановки. Уже совсем стемнело, но я увидел командира танкового полка Столярова, командира батальона Козиенко и еще кого-то. От опушки леса прибежали бойцы с тех передних танков и принесли на плащ-палатке тяжело раненного бойца, который скоро скончался. Как они доложили, их около опушки леса обстреляли немецкие штурмовые орудия. Один наш танк был подбит, десантники почти все погибли или были ранены. Два других танка ушли из-под обстрела. В одном из них экипаж покинул машину, но механик-водитель успел включить заднюю скорость, и танк продолжал двигаться задним ходом без экипажа. Командир танкового полка послал экипаж остановить танк и вернуть его к колонне, что и было выполнено.
Ночью командование не решилось атаковать противника, и удар решили перенести на утро. С рассветом батальон – все, что осталось от его трех рот, – начал движение через лес, находящийся левее дороги. О противнике ничего не было известно. Сначала все было хорошо и тихо, со стороны противника стрельба не велась, он нас не видел, и мы его тоже, но долго это не продолжалось. Противник нас заметил и открыл ружейно-пулеметный огонь. Мы тоже стали отвечать и перебежками продвигались вперед. Атакованная нами малочисленная немецкая пехота отступила, вернее, бежала, однако по нам открыли огонь из орудий три самоходки, которые стояли от нас метрах в пятидесяти. Мы залегли за деревья, ибо самоходки открывали огонь чуть ли не по каждому бойцу. Я лежал с ординарцем за одним из деревьев, и один снаряд попал в это дерево приблизительно в метре от земли. Нас оглушило, дерево было срезано снарядом, но мы остались невредимыми и ползком перебрались за другое дерево.
Повезло нам уже в который раз. Что делать дальше, мы не знали. Танки нас не поддерживали, оставшись далеко позади нас. Однако командир 3-й роты Костенко не растерялся. Он привел почти к самой нашей цепи тяжелый танк ИС-2 и указал его экипажу цель – самоходки. Танк произвел два выстрела из своего 122-мм орудия, и одна самоходка буквально развалилась, а второй снаряд пробил аж две самоходки сразу, такого чуда я еще не видел. Путь был для нас свободен. Батальон продвинулся несколько вперед по лесу. Противника снова не было видно. Подошли наши танки, поступила команда «по машинам», и мы
