которые крест целовали на той клятве, что станут жить без обману… Каждый карантинщик получал за постой по одной деньге с лошади, а с человека драл за одну ночь ночлега по копейке.

Кто мне скажет – где взять во времени том копейку?

Ох, грехи наши тяжкие!..

Герои времен царствования Анны Иоанновны…

Закрой глаза, погружаясь душою в темный век позапрошлый, и они явятся пред тобой, как живые. До чего же страшно иногда смотреть на них! Шатаясь, они опять идут через выжженные степи ногайские. Пудовые ружья с запалами кремневыми ломят им плечи. Руки мужицкие перевиты узлами вен, что разбухли от непомерной устали. Лица – черны от ожогов солнечных. На ногах – опорки, а кто и бос шествует. Мундиры давно уже нараспашку, и видны кресты нательные на шнурках, а шнурки от пота истлели и рвутся…

Летом 1738 года плоскодонная флотилия Бредаля снова тронулась к берегам Крыма, неся на себе десанты казачьи и провиант для армии Ласси. Но возле Федотовой косы корабли русские не пропустил дальше флот турецкий, не давал им косу эту обогнуть. Тогда матросы и казаки прорыли спешно через косу канал судоходный. По каналу этому, в обход флота турецкого, адмирал Бредаль волоком протащил флотилию под огнем ядерным. Пошли они далее на Геничи без парусов, лишь под веслами, а мачты даже срубили, чтобы противник не разглядел их под берегом. С боями дошли до Сиваша, но и сюда в этом году забрался мощный флот неприятеля. Бредаль, совсем больной, сдал команду своим офицерам; на консилиуме коллегиальном офицеры порешили – из блокады флоту не выбраться, а посему…

– Уничтожим корабли! Иного выхода нам не стало.

В громадном зареве костром сгорела флотилия Азовская.

Ласси видел тот дикий пожар из сакли геничской.

– А теперь, – сказал он, – хотелось бы мне знать: как без помощи флота моя армия в Крым попадет? Мои солдаты – святые люди, но святость их еще не Христова, и по волнам пеши они не бегают.

Слова фельдмаршала заглушала хлопотня птичья; над Сивашом меркло небо от обилия пернатых – ястребы тут, пустельги, копчики, шулики, скворцы, орлы, удоды и сороки. К вечеру все птицы уснули, и генералы, окружив Ласси, держали совет.

– Через Перекоп, – говорили, – лучше нам не соваться. А место, где мы в прошлом годе мост через Сиваш навели, турки теперь усиленно охраняют. Повторять же опыт прежний – побежденным быть!

К единому согласию не пришли, и Ласси спать лег пораньше. Средь ночи разбудили фельдмаршала, ввели к нему перебежчика крымского. Был он статен и рус. В одежде татарина, кизяком измазанной. Пахло от него кислятиной шерсти овечьей.

– Где взяли его? – спросил Ласси, свечи запаливая.

– С татарского берега сам приплыл…

– Развяжите меня, – попросил перебежчик по-русски.

– Ого! Ты, молодец, из каких же краев будешь?

Назвался тот Потапом:

– Сам я московский. Хуже рабства ханского ничего нет, оттого правды не утаю: из солдат я убеглый… На Ветке живал, да выгнан оттудова бригадиром Радищевым, мыкался по свету, пока в полон не угодил. Уже обасурманен я, в мечеть хаживал и аллашке маливался. Но в тоску впал лютую, домой желаю – хоть казните меня на родине. Увидел, как горят костры ваши, и… бежал к вам!

– Как же ты бежал… через море? – спросил Ласси.

– А здесь броды знатные, – отвечал Потап, от пламени свечей щурясь. – Я ране на проволочных работах был, а потом меня к Сивашу пасти овец послали. Места эти я изучил. Татары время для перехода через море всегда знают. Я за ними и проследил. Видно, как вода прочь убегает. Хотел еще в прошлом году убежать до своих, да татары нас, русских, к другому морю выселили.

– Развяжите его, – велел Ласси. – Ты, парень, своих земляков губить не станешь. Вот и помоги нам Сиваш перейти. Нам и пушки протащить надо. Не попадет ли вода в уши лошадям нашим?

– Можно и по колено в воде пройти, – сказал на это Потап. – Ветер сию ночь хорош. Но мешкать нельзя, иначе море обратно кинется, и тогда всю армию с головой накроет…

Ласси велел тревогу играть, а Потапа предупредил:

– От меня теперь ни на шаг! Проведешь армию – отпущу тебя с миром, погубишь армию – я тебя погублю тоже… Веди!

Поздней ночью на морское дно ступила армия русская[26] – с артиллерией, с обозами, с верблюдами, с фуражными те– легами, с аптеками, с канцелярией. Впереди шагал, рядом с фельдмаршалом, полонник татарский – Потап… 65 000 человек раз окунулись в Сиваш, и, когда вышли на вражеский берег, Ласси обернулся назад, где Гнилое море с ревом вливалось обратно на свое мерзкое, просоленное ложе.

– Пересчитать людей и обозы, – наказал Ласси.

Доклад был утешителен: ни одного погибшего, ни одного дезертира, вся армия целиком, как один человек, уже строилась в фалангу на крымской земле. Лишь несколько повозок из арьергарда не успели за армией – их тут же гневно поглотило море.

– Теперь вперед – на Перекоп!

На этот раз русские выходили на Перекоп не со стороны России, не под хмурым совиным взором ворот Ор-Капу, а прямо изнутри Крымского ханства – прямо в тыл врагу! Крым за эти годы был опустошен беспощадно. Колодцы редкие загажены падалью. Но армия Ласси могучим броском уже вышла к Перекопу, и турки развернули пушки Ор-Капу назад – внутрь своего ханства.

На предложение сдаться паша прислал такой ответ:

– Гарнизон крепости поставлен здесь не для того, чтобы сдавать Перекоп, а чтобы охранять его от вашей милости…

Ласси сказал:

– Тогда пусть паша не обижается, если я учну ломать его цитадель ядрами пушечными, которые жалеть не стану…

Прекрасна сказка о загробном мире мусульман. Ждет всех эдем божественный, где правоверный будет обласкан толстыми блондинками – гуриями. Но сладострастием в раю награждены лишь те воины, что саблей зарублены или пулей убиты. Гурии отвернутся от того несчастного, кто угодил под ядро из пушки. Турок – стойкий солдат, но он бежит, когда его пугнут громом артиллерии…

Перекопский паша сдался под русскими пушками.

– Хорошо, что поспешили сдачей, – сказал ему Ласси при свидании, – иначе резня была бы ужасна… Теперь я могу не скрывать, что мы сидели у вас в бутылке. Нам бы не осталось иного выхода, как только погибнуть на штурме вашей крепости…

Жара стояла дикая! Ласси созвал консилиум:

– По плану кампании мы должны идти на Кафу и достичь ее, дабы уничтожить этот многовечный рынок работорговли. Но флота у нас нет, припасов нет, а Крыма… тоже нет! Крым уже не прокормит нас, разоренный вконец, и солдата нашего встретит пустыня…

Генералы советовали: не уйти ли сразу прочь?

– Теперь, когда Перекоп в наших руках, – отвечал Ласси, – для ухода нашего домой дверь всегда открыта. Но сначала попытаемся постучаться в двери ханства татарского…

Однако с первых же верст пути в глубь Крыма всем стало ясно, что далеко они не уйдут. Безводье и бескормица. Жара и сушь. Пекло!.. Гнать армию на гибель – это безрассудно, а Ласси, не в пример Миниху, солдат берег. С большим трудом армия выдержала натиск татарских полчищ. Сеча была страшная. Казаки побили тысячи татар, но и своих оставили в степи немало. Еще и кровь не запеклась на ранах, как слетелось отовсюду поганое воронье. Черные и жирные, садились вороны на раненых, и первым делом – ударами точными – выклевывали им глаза. Человек живой, и вылечить его можно, а он уже слепец безглазый!

Ласси круто развернул армию обратно – на Перекоп, которого и достигли. Петр Петрович говорил с горечью:

– Я уже стар. Виктории радостные еще могу сносить, но сердцу моему тяжко переживать ретирады недостойные…