– Негодяй! – сказал король. – Отвечай по чести: за что ты убил моего исправного налогоплательщика?

– Ваше величество, – отвечал Бисмарк без тени трусости, – не было глупее человека на белом свете…

– Ты ошибаешься! – сказал король. – Весь свет таков!

– Но это был дурак особый… Вчера после плацмунстра я попросил его подать мне ботфорты.

– Он их не подал?

– Подал! Но оба были с правой ноги.

– Дурак, конечно, – согласился король. – Но у тебя же две пары ботфортов, Бисмарк?

– Ваше величество, этот болван принес мне и другую пару. Но эти ботфорты, естественно, были оба с левой ноги… Тут я не выдержал, а шпага как раз была в руке. Бац! – и готово.

– Но я не вижу законного повода для казни, Бисмарк.

– Ах, ваше величество… У вас было уже столько поводов наградить меня раньше, но вы этого не сделали, так наградите же меня теперь своим высочайшим помилованием!

Король дал Бисмарку пощечину и нежно поцеловал:

– Ступай же в крепость! И сиди там тихо. Если ты когда-нибудь придешь мне на память, то я тебя, может быть, и выпущу.

– Ваше величество, я исполню приказ. Но что мне делать, чтобы вы вспомнили меня поскорее?

– Примерное поведение, Бисмарк, есть как раз именно то, на что я обращаю свое частое внимание… Ступай! Марш!

Король-солдат отправился на прогулку. Внимание, господа берлинцы, внимание… Если вы успеете, то лучше спрячьтесь! Пора уже знать всем добрым немцам, что Берлин – не Афины, а Спарта; порядок и ранжир солдатской казармы куда как величественнее афоризмов Лейбница. Его величество едет на плац. Прогулка для короля – для народа ревизия. А трость короля – непогрешимый закон. Око короля Пруссии недреманно, как у беркута:

«Вон тот чиновник, показавшийся в окне, с утра дует пиво. С чего он так расточителен? Может, налоги чиновникам повысить?.. Женщины чинно идут на базар, – похвальное усердие! Собачка гадит на улице. Нехорошо. Надо ввести налог на собак… О-о-о, стоит малый на улице и ничего не делает… Какая наглость!»

Король пулей вылетел из коляски:

– Ты кто таков?

– Я стекольщик…

– Мерзавец, кто догадается об этом? Почему ты не работаешь?

– Увы, мой король! Сегодня нет работы. Все стекла в Берлине целы…

Король тростью переколотил стекла в соседних домах.

– Трудись! – сказал. – Нельзя быть праздным, ибо праздность развращает немца… – И он поехал далее, на Потсдам.

Улицы ровные. Деревья замерли в строю. Плац. Красота.

Посреди плаца в Потсдаме – голые – стоят русские великаны. Вологодские, ярославские, рязанские. Капралы ходят с аршинами – ранжируют. Как же отблагодарить Анну Иоанновну за ее подарок? «Жаль Бисмарка! – подумал король. – Добрый он малый, и как бы теперь не избаловался, сидя в крепости, а не в казарме…»

Король вышел на середину. Плац подметен. («Чисто ли?..»)

– Забудьте, что вы русские, – сказал король, – отныне вы мои верноподданные… В ремесле прусского солдата заключен для вас единственный путь к славе. Оцените свое превосходство над распущенной статской сволочью… Эй, кто там? Переведите олухам!

Русский толмач-раскольник перевел.

– Порядок, экономия и симметрия, – добавил король. – Сейчас вы получите в знак прусского гостеприимства по кружке доброго немецкого пива. Однако не советую обольщаться. Вторую кружку вы получите от щедрот королевства, когда я уволю вас в отставку – за ранами и болезнями…

Раскольник перетолмачил, и король закончил:

– За любое нарушение дисциплины – пытка и отрезание носа! За побег из моей армии, что есть измена Пруссии, – смертная казнь!

Внимание, господа берлинцы, внимание: король возвращается из Потсдама! Ревизия – закон, а закон – ревизия. Кто-нибудь спорит? Нет, все берлинцы согласны с королем. И сын-кронпринц сидит в крепости, а полковник Бисмарк шагает в крепость…

Чистенькие небеса Бранденбургского курфюршества.

А над лесами и болотами Пруссии волокнами лежит туман.

– Хайль, кёниг! Хох, зольдатен!

Русские великаны допивают пиво из фаянсовых кружек.

К вечеру из восьмидесяти осталось семьдесят шесть.

Четверо удрали. Не зная языка. Но сразу же – прямо с плаца…

– Убыток, – опечалился король. – Опять убыток! Пусть только посмеют теперь в России не купить наше замечательное сукно…

Над королевством Пруссии и курфюршеством Бранденбургским царила, как говорил об этом сам Фридрих Вильгельм:

– Непостижимая тайна государственности…

– Пруссия, – сказал Остерман, табачку нюхнув, – может служить для нас образцом просвещенной монархии…

– Какой же образец, – спросила Анна Иоанновна, – ежели король всех ученых из Берлина разогнал? Я- то своих не разгоняю!

– Ваше величество, – резко отвечал Остерман, – просвещение это еще не значит – грамотность! Немцы просвещены потому, что любят своего короля и от уплаты налогов не уклоняются, как это мы наблюдаем в России непросвещенной… Пароль Пруссии таков: будь солдатом, плати налоги и держи язык за зубами!

– Вот бы и нам так, – с завистью вздохнула Анна, грезя.

– Король же прусский, – продолжал Остерман усыпляюще, – издавна благосклонен к Рейнгольду Левенвольде.[13] И, ваше величество, при создании нового славного регимента вам следует обратить внимание и на его шефа…

Задумано было так: собрать под новые знамена курляндцев и немцев и – однодворцев, нищих и злых, которые были потомками казненных стрельцов. Старая же гвардия (семеновцы и преображенцы) были потомками петровских «потешных» и тем стрельцам – исконные враги.

Разгон гвардии начали с кавалергардов. Лейб-регимент больше других орал, когда надо было кондиции рвать. А теперь-то они помалкивали. Пьяное «виват Анна» и трезвое «покорнейше благодарим». А им – в шею, да кого в армию, да кого в провинцию.

Преторианцев нового полка одели в зеленые кафтаны до колена. На шею офицерам повязали (бантом назад) полотняные галстуки. Ботфорты звякали медными шпорами. На шляпах сделали плюмажи из белых и красных перьев. Портупеи лосиновые, темляки из цветной шерсти, ножны черненые, шпаги – в аршин длиною, землю царапали. Под конец офицерству выдали по протазану и поставили всех в строй.

Полк был готов, и принц Людвиг Гессен-Гомбургский умильно глядел в лицо императрицы.

– Ваше величество, – намекал, – имею немалый воинский опыт. И желал бы развить его для пущей славы вашей в полку новом…

Но Бирен грубо принца того отшиб и командиров подсказывал:

– Годятся: Вейссбах… де Бонн… Ласси…

Анна Иоанновна имела иные намерения. Боясь, как бы Бирен не стал более просить паса, она все реже делила свое ложе с Густавом Левенвольде. А чтобы задобрить фаворита в любовном абшиде, Анна Иоанновна решила откупиться – широко, по-царски:

– Родилась я в селе Измайловском, и тому полку приказывают называться Измайловским тож! А тебе, Густав, – повелела Анна, – быть при нем полковником… Мунструй и верь: благосклонна я!

Густав Левенвольде мунстрования не жаловал. Спонтировать бы – вот это дело! Приятное и