толпились поляки, дружно обстреливая посольство… Немцев выкуривали! За Варшавой, в местечке Вола, уже возводилась шопа – деревянный навес, под сенью которого Польша изберет хоть дьявола, только не немца…

– Пяста! – кричали на улицах.

А где же король?.. Где же он?..

В коляску к королю запрыгнул мсье Дандело:

– Ваше величество, имею восемь тысяч луидоров и говорю на восьми языках… Хватит ли нам этого в далеком путешествии?

– Вполне достаточно, мсье Дандело, – отвечал Станислав Лещинский, одетый под лакея. – Итак, мы едем к престолу… Вы – мой господин, я – ваш слуга покорный. Помните об этом, мсье Дандело, ибо шпионы венские стерегут каждый мой шаг…

Колеса плыли в топкой грязи мелких немецких курфюршеств, где каждое перекрыто от другого шлагбаумами. Возле рогаток солдаты светили по ночам факелами, вглядываясь в проезжих; Дандело ехал под видом польского купца, Лещинский был его слугой исправным, и король проворно спрыгивал с козел, ворота харчевен отворяя.

От Страсбурга – уже верхом! – они поскакали в Мюнстер, а там сели в почтовый дилижанс, который довез их до Берлина: вот наступил момент опасный – проверка пасов. Но король Пруссии уже охладел к «Союзу орлов», и пасы путникам вернули без подозрения. Во Франкфурте-на-Одере их ждала коляска французского посла в Варшаве – маркиза Монти, а в ней – припасы для дороги.

Маркиз Монти объявил в Варшаве, что король Станислав Лещинский на эскадре кораблей приближается к Гданску (это он говорил о кавалере де Тианж). Следы были запутаны… Коляска быстро покатилась через земли славянские. Потекли родные холмы, покрытые буковыми лесами. На постоялых дворах, под увесистыми грабами, король пил деревенское пиво и слушал игру волынок. Отбросив в сторону парик, он клал румяный пухлый подбородок на кулак, и слезы текли из-под длинных, как у девицы, мохнатых ресниц. Слуха короля достигали разговоры поляков – старых ляхов. Не было, пожалуй, в Польше семейного очага, где бы не вспоминали по вечерам походы и славу былых времен. Легкомысленно забыты все тягости походов во славу Карла XII, и теперь имя Станислава Лещинского светилось в замках и хижинах, как звезда возрождения Польши – великой и самостийной… На последней станции перед Варшавой король Станислав разоблачил себя, сказав:

– Поляки! Посмотрите на меня внимательно… Неужели вы не узнали своего изгнанника-короля?

– Виват королю! Да здравствует природный! Пяст… Хотим поляка Польше, но только не германца! – кричали варшавяне.

Король въезжал в столицу с запада. А через восточные заставы покидали Варшаву недовольные, сбираясь в лагерь на правой стороне Вислы, и уже сколачивали конфедерацию. «Хотим Августа!» – доносилось оттуда, из Пражского предместья. Папа римский переслал примасу Польши особое послание, и Потоцкий набожно обнажил голову… Ватикан тоже требовал избрать Августа! Но ничто уже не изменит духа поляков…

– На коло! Под шопу! – раздавались призывы.

Резкий удар грома разорвал небо над Варшавой, хлынул проливной дождь. В грохочущих струях ливня промокли знамена староств, воеводств и поветов. За глубоким рвом открылось – все в пузырях дождя – поле рыцарского коло: хорунжа к хорунже, тесными рядами стояли всадники в жупанах, висли мокрые усы депутатов, высоко взлетали их шапки – под дождь, под гром, под молнии:

– Хотим Станислава!

Шпора к шпоре, сабля к сабле. Впереди хорунжей торчали малиновые значки региментов поветовых. Примасу подвели лошадь, и он вскочил в седло. Реял бархатный кунтуш на собольем меху, вилась за спиной примаса лисья мегерка… Взревели рога и трубы, когда он поскакал вдоль строя. Ряд за рядом проносился примас под дождем, осыпаемый рукоплесканиями варшавянок.

– За кого? – спрашивал каждого.

– Хотим Станислава! – и примас мчался дальше…

– За кого?

– За себя! – отвечал ему князь Сангушко.

– Так будь ты проклят! – И Сангушко поскакал прочь за Вислу.

– За кого?

– Польше – поляка!..

Восемь часов подряд, под бурным ливнем, затоплявшим рвы, примас объезжал коло, и ревели трубы под шопой, одобряя каждый возглас депутатов. Шестьдесят тысяч человек он объехал за день, вставая на стременах, чтобы разглядеть лица… Вот и конец. Перед примасом – последний депутат.

– За кого? – спросил он его.

И тут раздалось роковое:

– Вето!

Шестьдесят тысяч голосов обрушились в пропасть. Восемь часов под дождем – как собаке под хвост! Кто посмел сказать «вето»? Бедный шляхтич с Волыни Каминьский был против. А спросить его, пся быдло, почему против – никак нельзя (таков закон вольностей).

– Одумайся, безумец, – умолял его примас. – Иль ты за Вислу тоже хочешь? Один, совсем один, ты повергаешь в разоренье наше отечество, окруженное врагами, и воплем своим уничтожаешь всю силу голосов, поданных на этом коло нацией польской…

Шестьдесят тысяч человек жалобно кричали:

– Каминьский, не рушь коло!

Уговорили. Примас взмахнул рукой и бросил факел в шопу, чтобы она сгорела сразу. Три залпа возвестили миру об избранье Станислава Лещинского в короли. Хорунжи вздыбили коней, паля из пистолетов в небо. Из седел – то здесь, то там – падали с криком люди, убитые наповал шальными пулями (нечаянно).

Из церкви Иоанна король Лещинский отъехал во дворец. Шесть сенаторов несли над ним балдахин из красного бархата. Перед кортежем плыли знамена царств – Польского и Литовского, пронесли оранжево- черный штандарт Курляндского герцогства (вассала Речи Посполитой). Во дворце король настежь распахнул окно на Вислу. Дождь кончился. Распевали птицы. Алмазами сияли капли на листве. А там, за Вислой, стояли толпы противников Станислава.

– Хотим Августа Третьего… – расслышал король их клики.

Но по законам польским, голос протестующих был действителен лишь в том случае, если он раздался на месте коло прежнего. А там уже догорали остатки старой шопы, завтра ветер развеет пепел…

Это случилось 11 сентября 1733 года.

– Меня отравили, – сказал под грохот пушек Левенвольде.

– Кто? – спросил его Волынский.

– Не знаю – кто, но верю, что поляки… Я еле двигаюсь. Не ешьте этот хлеб. Выплесните вино… Откуда стреляют?

Поляки выживали немцев и русских послов из Варшавы.

Пушки расстреливали ворота домов посольских. Курьеры не достигали цели: их перехватывали у застав, а шифры Остермана сейчас были разгаданы особой комиссией из евреев и армян варшавских.

– Боже, – стонал Левенвольде, – где же армия Ласси?

И вот наконец заржали кони на правом берегу Вислы, задымили костры, – это Ласси подвел русскую армию. Под Гроховом собрались поляки, недовольные избранием Станислава; паны ясновельможные стояли теперь за Августа, решив: коли корона не нам, так пускай уж Августу. Под прицелом пушек русской царицы был избран в короли курфюрст Саксонский – немец.

– Vivat Rex Augustus Tertius!..

За Станислава – шестьдесят тысяч голосов. За Августа – четыре тысячи (и те продажны, отягщены золотом, полученным от Густава Левенвольде). Было «бескрулевье», а теперь стало в Польше сразу два короля! И пушки Ласси развернулись от Праги на Варшаву… Отсюда, от разрушенного моста над Вислою, корона герцогов Курляндских воспарила над головой графа Бирена – любовника царицы всероссийской… Левенвольде встретился с Ласси: