пропитание себе изыскивать!» И потому слуги Остермана ходили по улицам, ежедневно побираясь под окнами. Об этом в Петербурге все давно уже знали и привыкли подавать милостыньку челяди Остермана…

Прибежал дворецкий, уже настеганный, задрал рубаху.

– Ваше сиятельство, – крикнул, – считать будете?

Остерман глянул на спину, дотошно и педантично сосчитал рубцы от битья, потом выдернул из-под халата ключ от погребов:

– Пошли со мной, будем провизию готовить…

Первым явился Карл Густав Левенвольде, он – один! – съел две груши сразу. И взял со стола третью. «Убыток… живу в убыток себе!» – опечалился Остерман и в полном отчаянии придвинул гостю вазу, где лежала еще одна груша.

– Последняя, – сказал, едва не плача. – Хотел жене своей оставить. Но… ешьте! Мне для вас ничего не жалко!

Левенвольде больше ни к чему не притронулся. «Вот так и надо с ними… с обжорами!» – справедливо решил Остерман.

А разговор между ними был такой.

– Скоро, – сказал Остерман, – умрет курфюрст Саксонский Август Второй (он же король Польши), я это знаю точно.

– Но, – вставил Левенвольде, – целый легион химиков трудится в Дрездене, чтобы извлечь из природы эликсир бессмертия.

– Это чушь! – ответил Остерман. – Слушайте далее… Пока не пришли гости, послы Гольц и Вратислав, мы будем говорить как друзья: что делать нам с престолами – польским и… курляндским! Герцог Курляндский Фердинанд тоже готов отправиться в таинственную вечность… Вы меня слушаете, Густав?

– Да, граф. Я обожаю вести разговоры о престолах!

– Итак, на престол Польши надобно посадить немца. Мы его утвердим в Варшаве, а за это, в благодарность России, он не должен вмешиваться в дела лифляндские и курляндские.

– Кто же этот немец? – спросил Левенвольде.

– Вы его знаете, – ответил Остерман. – Это португальский инфант дон Мануэль, который приезжал сюда свататься к нашей императрице, и за него горою будет стоять Вена!

– За кого же будет горой стоять Берлин?

– Естественно, за Гогенцоллерна из дома Прусского, а именно – за сына короля – принца Августа Вильгельма.

Левенвольде вскинул серые спокойные глаза:

– И я вам нужен, чтобы соединить усилия трех черных орлов – трех династий: Романовых, Габсбургов, Гогенцоллернов?

– Вы очень точно выразились, Густав: это будет именно союз трех черных орлов против Польши… Но это еще не все!

– Понимаю, – кивнул Левенвольде. – Мы не обсудили еще один престол. А именно – русский! Маленькая принцесса Мекленбург-Шверинская, дочь Дикой герцогини, растет быстро. Она должна родить наследника престолу русскому, и… кто же именно должен стать ее мужем и отцом русского императора?

– Верно. Вот вы, проказник, и поезжайте по дворам Берлина и Вены и, улаживая вопрос польский, заодно присмотрите жениха, достойного нашей маленькой принцессы…

Гости в доме Остермана долго не засиживались. И были вежливы: на еду не кидались. Так что после их ухода Андрей Иванович бутылки с вином недопитым снова запечатал, велел все со стола убрать и отнести в погреб. Погреб замкнули, и ключ Остерман себе на грудь повесил. Потом прошел в спальню к жене.

– Марфутченок, а я за любовь твою что-то принес тебе…

И, сказав так, сунул ей под одеяло грушу, которая миновала крепких зубов Левенвольде, ставшего вдруг дипломатом…

Анна Иоанновна запросила банки Лондона и Амстердама, чтобы они вернули в Россию капиталы покойного генералиссимуса Меншикова. Лондон и Амстердам ответили, что миллионы лежат и ждут не ее запросов, а лишь законных наследников.

При дворе были раздумья… Над сыном и дочерью Меншиковыми, возвращенными из Березова, вдруг зашаталась дыба застенка.

Галеры возвращались… Они шли от самого Ревеля, тяжко выгребая в балтийских водах. Весла взрывали толщу волн, и пена сквозила на солнце радужно. Расстегнув мундиры, сапоги скинув, гребли солдаты (по пять человек на весло). Гребли стоя, бегая за веслом по доскам мокрым. От банки до банки. Вых! Вых! Вых! – вырывалось дыхание из грудей – согласное, как залпы. Пахло в деках галерных слизью и порохом. Пахло от гребцов солью моря и хлебом ржаным.

Галерный капитан Андрей Диопер поднял «першпектив» к глазу: в трубе подзорной виделись ему сейчас, за блеском моря, сады Петергофа, зелень дерев. А слева, плоско и неуютно, блином лежа на воде, вставал Кроншлот, белели на берегу сваленные бревна и чернели камни недостроенных бастионов.

Скоро и Петербург, а на острову Васильевском, в самом конце его, где пасутся козы и машут крыльями мельницы, домик Диопера; встретит там капитана дочь Евдокия, столь дивно похожая на мать, убитую турками. Оттого-то Диопер, корсар греческий, и покинул родину – нашел свое счастье в России…

Евдокия Диопер, юная красавица, поджидала батюшку, возле окна открытого сидя. И напевала песни своей далекой родины, которая забывалась уже.

Заскрипели мостки деревянные, перед домом наложенные. Шаг грузный раздался. Евдокия Андреевна на окно глянула и закричала в ужасе: смотрело на нее с улицы черное страшное лицо с выпяченными синими губами. «Ах!» – и забилась в угол, в комнаты дальние…

Вернулся с моря отец.

– Не бойся, – утешал дочку. – Это тебе привиделось. Такое бывает перед событиями важными. Может, оно и в радость?

Вечером Евдокия вышла цветы у палисада полить. Истомлены они были зноем за день. Убегая мыслями далеко в моря – за фрегатом «Митау», лила воду на цветы. Выпрямилась над грядками и закричала – в ужасе от привидения:

– Опять он… он! Батюшка, спаси меня…

Бывший корсар выхватил нож из-за пояса, выскочил на улицу. Но тихо полз от Невы туманец, в кустах распевал соловей, и никого не было. Чего ждать от судьбы? Беды? Или… радости?..

Абрам Ганнибал, ныне адъютант Миниха, предстал перед своим фельдмаршалом с улыбкой блаженства на оскаленном лице.

– Беленькая, – заговорил, языком чмокая, – молоденькая…

– Опять ты пьян, скотина худая! – заворчал Миних.

– Нет, я влюблен. Живет она в Галерной гавани, случайно я ее увидел, и с тех пор покоя не знаю…

– В чем дело? – захохотал Миних. – Разве тебе откажут?

Но капитан Диопер отказал Ганнибалу: дочь воспитана в правилах свободных и сама уже избрала себе друга сердечного – мичмана Харитона Лаптева, что мачтой командует на фрегате… Ганнибал явился к Миниху, горько рыдая.

– Мичман? – осатанел Миних. – Но ты же… капитан! Нет, это не тебе отказали, а – м н е… Как смел галерный грубиян отказать в чем-либо адъютанту великого Миниха, от которого весь мир трепещет?

По лестницам сбежал. В коляску рухнул. Поехал.

И в тихий дом Диоперов ворвался с бранью.

– Моим адъютантам, как и мне, – заявил, – отказывать ни в чем нельзя. Подумайте о судьбе своей!

Из комнат выбежала Евдокия.

– Нет! – крикнула она. – Он ненавистен мне, я люблю другого… Ваш адъютант противен мне и гадок! Он мерзок, как свинья из лужи!

– Уйди, – велел отец, а сам поникнул, когда за Минихом захлопнулась сначала дверь, потом калитка взвизгнула на петлях ржавых и кони увезли его, через канавы дергая коляску фельдмаршала…

Тягаться с Минихом не под силу капитану галерному. Был зван в гости повар Богдан Халябля, на