Он пишет ей о проблемах жизни, и слова его убедительны:
«Ведь мы живем только один раз, и то так мало, больше никакой жизни не будет. Ведь надо ловить каждый момент, каждую возможность сделать свою жизнь ярче и интереснее. Каждый день я с грустью думаю о том, сколько неиспользованных возможностей яркой жизни пропадает. Пойми, Корунечка, эта жадность к жизни ничем не мешает моей безумной любви к тебе».
Дау не удалось сделать ее счастливой. Он это знал. Иначе бы не называл Кору страдалицей.
Конечно, его в этом нельзя обвинять. Когда я стала доискиваться, почему же Кора «ни за что не хочет быть счастливой», Надя ответила:
— Там было запрограммировано совсем другое.
А бабушка — еще понятнее:
— Такой характер. Мрачный. Она и девочкой была такая.
Однажды я спросила у Коры, была ли она счастлива. Она разрыдалась и долго не могла успокоиться. Потом в момент откровения у нее вырвалось:
— Папа любил Верочку, мама — Надю, а ко мне они относились безразлично. Я им была не нужна. Меня сделали домработницей. Как же: Вера прекрасно рисовала, играла в любительских спектаклях, Надя лучше всех училась, а я как Золушка в родной семье. Я работала на всю семью. Нет, я никогда не была счастливой.
Быть может, она немного преувеличивала, но бабушка, сохраняя внешнюю доброжелательность, никогда не обращалась к ней с ласковым словом, никогда не писала ей таких писем, как Наде или маме.
Что же касается мужчин, то они переоценивают свои силы, считая, что могут изменить характер любимой женщины. Такого не бывает. Себя Дау сделал счастливым, это ему, безусловно, удалось. Повторяю в который раз, что он отличался легким, жизнерадостным характером. Это особенно бросалось в глаза в домашней обстановке. Кора как-то сказала:
— Не знаю, как это женщины могут терпеть, когда мужья вмешиваются в их дела. Мне Дау ни разу в жизни не сделал ни одного замечания по части хозяйства.
Дау считал ревность варварским пережитком, он был начисто лишен этого чувства. Он считал, что отчасти мы обязаны столь широкому распространению понятия «ревнивец» художественной литературе: писатели страшно любят вводить в свои произведения все эти страсти-мордасти.
Люди, хорошо знавшие Дау, утверждают, что ему доставляло удовольствие слушать о какой-нибудь влюбленной паре, и он терпеть не мог ханжей и зубоскалов, которые отравляют любовникам жизнь.
Однажды кто-то из друзей сказал Дау, что с ним хочет познакомиться один научный работник.
— Пожалуйста, — ответил Дау.
— Между прочим, это один из самых красивых мужчин в Академии наук. Женщины от него без ума. Так что я бы не советовал знакомить его с Корой.
Это замечание навело Дау на мысль, что неплохо было бы показать красавца Коре, может быть, ей будет приятно на него посмотреть. Сказано — сделано.
— Тут есть один чемпион красоты, — сказал Дау жене через некоторое время, — так я его пригласил.
— Меня это не интересует, — ответила она.
— Но ты все-таки никуда сейчас не уходи. Он должен прийти с минуты на минуту.
— Так что же ты мне раньше не сказал! — ахнула Кора и побежала переодеваться.
Стоило Дау пригласить сердцееда, как один из самых первых его учеников сочинил стишки, которые с быстротой молнии распространились по институту. Много лет спустя незадачливый поэт рассказывал, что когда Дау попросил его остаться после семинара, ему показалось: предстоит обычная взбучка. Но, оставшись с учителем наедине, он понял: пощады не будет.
— Это было ужасно! Он выставил меня полным ничтожеством и негодяем. Я не сразу понял, что его так взбесило.
Каково же было удивление поэта, когда он догадался, что Дау лютовал потому, что двое людей, которые только познакомились и, по-видимому, понравились друг другу, могли отказаться от дальнейших встреч из-за этих идиотских виршей.
— Какая наглость — вмешиваться в чужие судьбы! Какая подлость — высмеивать высокие чувства, — негодовал неревнивый муж. — И стихи мерзопакостные!
А вот это несправедливо. Стихи забавные, кстати, они очень нравились Коре. От нее я их и получила.
Весть о том, что Дау отчитал своего ученика за то, что тот чуть не испортил романа его супруги, облетела весь институт. Некоторое время все только о том и говорили. Дошла она и до Института химической физики, где работали профессор Эмануэль и автор стихотворения. Надо, однако, сказать, что это был единственный случай, когда о Коре всласть посплетничали. Больше стихов подобного рода она не удостаивалась…
У них были совершенно непохожие характеры, у Дау и у Коры. Настолько он был общителен, настолько она замкнута. И знакомых, которые бы приходили к ней в гости, в Москве было мало. Если же ее навещала какая-нибудь старая подруга, Дау охотно присоединялся к их разговору.
Мне особенно запомнился жаркий июльский день, когда мы отправились на дачу и Дау всю дорогу декламировал в машине стихи. В тот раз я впервые услышала от него о том, что самой ценной своей теорией он считает теорию жизни. У него было мечтательное настроение. Неожиданно он сказал:
— В мире нет ничего прекраснее и возвышеннее любви.
— А наука?
— Они равны.
— А для тебя что имеет большее значение?
— Одинаковое значение. — И грустно добавил: — Я создал несколько неплохих физических теорий, но как жаль, что не могу опубликовать свою самую лучшую теорию — как надо жить.
Эта теория проста.
Надо активно стремиться к счастью, любить жизнь и всегда наслаждаться ею.
Однажды Ландау навестил старенький гимназический учитель. Лев Давидович с любовью смотрел на высокого старика со строгой белой бородкой. Учитель на радостях прослезился. Дау не знал, куда усадить гостя, он весь расплылся в улыбке, когда учитель, немного успокоившись, сказал:
— Лев, только теперь я могу честно сознаться, как я боялся тебя, то есть вас… — Ландау сделал рукой протестующий знак, — тебя спрашивать. Ведь я иногда не мог понять, как, каким способом ты решаешь задачи. Вот ученик был так ученик…
В Институте физических проблем стало известно, что жена инженера Игоря Борисовича Данилова Алиса Ивановна тяжело заболела и попала в больницу. Дау понимал, что денег Игорь Борисович у него не возьмет. Тогда он послал ему по почте крупную сумму от имени Гаруна аль-Рашида.
Данилов ничего не мог понять. Кто прислал ему деньги? За что? Он обратился к заместителю