– Ну кончено. Теперь я погашу свечи, ибо они нам уже не нужны. Спокойной ночи, дон Педро.

Я слышал, как он тихо застонал, и вышел. Мое мщение совершилось, и донна Изабелла была застрахована от горькой участи.

Я приказал людям фон Виллингера забаррикадироваться в приемной и, когда я уйду, продержаться в ней, если возможно, часа два. После этого они должны были спасаться, кто как может.

Мерным спокойным шагом спустился я вниз и прошел мимо часовых дона Педро. Вероятно, они были очень удивлены, что я ухожу один, но мне до этого не было дела. Мое дело в этом доме было сделано, и они не могли уже ничего изменить.

На улице меня ждал фон Виллингер со своими силами.

– Устроили все, как хотели, дон Хаим? – спросил он.

– Да, – отрывисто отвечал я. – Мы можем ехать.

Поставив ногу в стремя, я вдруг вспомнил об одном человеке, о котором как-то совсем было забыл: о донне Марион. Я не мог оставить ее здесь одну, без всякой-защиты. После того как меня не будет в Гертруденберге, в городе наступит ад.

И однако я принужден оставить здесь свою жену!

Я приказал барону фон Виллингеру послать за донной Марион четырех солдат с двумя свободными лошадьми и привести ее ко мне, хотя бы и против ее воли.

– Хочет она или не хочет! – прибавил я. – Если ее мать в состоянии ехать, тем лучше. Если не может, то оставьте ее. Не могу же я спасать каждую старуху.

Я пришпорил лошадь, и мы тронулись по улице. Нам пришлось сделать порядочный крюк, так как дом инквизитора находился недалеко от тюрьмы – можно было услышать оттуда крик, – а около тюрьмы, как мне сообщили, были расположены в полной готовности силы дона Альвара. К счастью, земля была покрыта только что выпавшим снегом, заглушавшим всякий звук. Кроме того, поднялся густой туман, который скрывал нас из виду.

Я захватил с собой дюжину людей и поехал к тюрьме. Отрядов дона Альвара нигде не было видно. Они, вероятно, стянуты в одной из боковых улиц и не были видны в тумане, как и мои.

– Позовите дежурного офицера, – приказал я часовым.

Я не знал, были ли они уже предупреждены о моем низложении. Но привычка к повиновению была очень сильна в них, и они отправились исполнять мое приказание, не сказав ни слова. Вскоре вышел караульный офицер. Он был не из моего отряда: здесь уже успели произвести замену.

– Вы караульный офицер? – спросил я.

– Да, я, – отвечал он не очень почтительно. – Но…

– Потрудитесь доставить сюда арестованных, которые перечислены в этом списке, – перебил я его без всякой церемонии. – Вот список.

Он попросил принести фонарь и прочел список. Чтение длилось долго. Я, очевидно, сбил его с толку.

– Ну, кончили? – нетерпеливо спросил я. – Идите и не мешкайте. Ждать довольно холодно.

Он все еще продолжал рассматривать бумагу, которую держал в руке. Потом повернулся и пошел медленно и с видимой неохотой.

– Скорее, или вам придется плохо. Очевидно, дон Альвар недостаточно вас вышколил.

Он угрюмо повернулся, желая, видимо, возразить мне, но в конце концов решил, что лучше будет повиноваться.

Прошло около десяти минут, прежде чем вывели ван дер Веерена – с непокрытой головой и без плаща. Он казался изумленным.

– Где ваши вещи, сеньор ван дер Веерен? – спросил я.

– Не знаю, дон Хаим. Их у меня забрали.

– Что это значит? – спросил я караульного офицера.

– В приказе нет ни слова о вещах, – отвечал он.

– Ах, вы, жадные канальи! Мне стыдно за вас! Принесите все сию минуту! А где другие арестованные?

– Какие другие? – спросил он с удивлением.

– Ах, я дал вам не ту бумагу. Под конец совещания мы по некоторым причинам решили освободить их всех. Вот второй приказ.

Я вынул бумагу, которую нарочно не показал ему сразу, и передал ему.

Он внимательно прочел ее, затем посмотрел на меня и сказал:

– Вот странный приказ, сеньор.

– Вы, должно быть, пьяны или сошли с ума, – холодно отвечал я. – Обсуждать данные вам приказания! При моем правлении таких вещей не бывало в Гертруденберге. Исполняйте приказание немедленно, или я прикажу посадить вас под арест за пьянство во время исполнения служебных обязанностей!

Я умел говорить с солдатами. Мне говорили, что в подобных случаях мой голос приобретает жуткие интонации. Кроме того, ведь этот караульный офицер на знал действительного положения вещей. Может быть, меня восстановили в должности – никто этого не знал.

Офицер отправился.