благополучно и без всякой огласки. Ибо если дон Педро был хитер, то и я был не промах. Таким образом, мне был открыт путь к нему, о котором никто и не догадывался.

Апартаменты дона Педро, спальня и кабинет, выходили окнами на небольшой задний дворик – единственное, что осталось от огромного сада, который был здесь когда-то в те времена, когда дом стоял во всем своем величии. Дворик был невелик, так что из окон дона Педро открывался широкий вид и можно было даже наблюдать закат солнца. На дворике еще стояло два-три дерева, ветви которых поднимались к окнам дона Педро.

Этот дом был комфортабельным и уютным, какие любят инквизиторы. Конечно, зимой ветви деревьев были голы и печально бились о железные решетки на окнах. Но дон Педро думал не о зиме, а о весне, и глядел в будущее.

Перед его личными комнатами находилась более просторная комната, занимающая соседний дом во всю его ширину. Эта комната служила для дона Педро и приемной, и залой, смотря по надобности. Из нее вело несколько дверей, и всякий, кому надо было достичь святая святых инквизитора, должен был пройти через нее. За ней находилась обширная передняя, кордегардия и другие помещения.

Эта внутренняя гостиная была украшена по желанию дона Педро панно голландской работы, до которых он был большой охотник. Мне эти украшения оказались очень кстати, так как за ними в стене я нашел потайную дверь, через которую можно было войти лишь со двора и которую снаружи не было видно. Она была замаскирована особым щитом, который можно было отодвинуть, нажав пружину. Дом был старинный, верхний этаж деревянный, и все было устроено так, что не привлекало внимания.

Комнаты в соседнем доме были заняты несколькими женщинами, которые вели хозяйство дона Педро. Прислуга занимала целое соседнее здание, правда, небольшое. Вход в него неизменно запирался в восьмом часу вечера. После этого часа каждый должен был входить через главный подъезд мимо часовых, которые дежурили у дверей день и ночь. Ключи от подъезда соседнего дома находились у домоправителя и завладеть ими, не подняв шума, было невозможно. Дон Педро, очевидно, был хороший человек и радел о нравственности. Конечно, он не мог обойтись без прислуги, и в числе ее, конечно, могли быть и женщины. И он, очевидно, старался держать их так, чтобы они не могли впасть в безнравственность, поздно возвращаясь домой или впуская к себе посетителей в неурочный час. Говорили также, что ночью он чувствовал иногда нервную тревогу. Инквизитору это простительно.

Как бы то ни было, слуги всегда народ надежный, не застрахованный от подкупа. Всего пару дней тому назад несколько солдат из отряда барона фон Виллингера, пробравшись в дом, когда он еще не был заперт, провели целую ночь в комнате служанок, в той самой, из которой можно было пройти в переднюю инквизитора.

Это было скандально, но что можно с этим поделать? Молодые люди остаются молодыми людьми. И немцам гораздо больше везло у здешних девиц, чем испанцам, которых они побаивались.

Дон Педро, конечно, почувствовал бы себя оскорбленным, если бы узнал об этом. Но никто ему об этом не сообщил. Хотя моя жена и могла бы написать ему, но, конечно, очевидно, ей самой ничего не было известно.

Таково было положение вещей в этот вечер. Если бы я позаботился об этом заранее, то мог бы незаметно пройти прямо в комнату дона Педро без всякого обо мне доклада. Хуже всего было то, что входные двери служительского флигеля запирались, как я уже сказал, в восьмом часу. Если б даже они оказались еще открытыми, то я не мог бы уже выйти через них: мне пришлось бы пройти в главные двери мимо часовых. Будь это иначе, я мог бы захватить с собой дона Педро и передать его в виде подарка принцу Оранскому, разумеется, не особенно упрашивая его следовать за мной.

Но сегодня было уже поздно благодаря донне Изабелле. Мой расчет был точен, и я все предвидел, кроме этого. Дон Педро возвращался домой не раньше половины седьмого, и у меня в запасе был целый час. Но я опоздал. Теперь приходилось поступать так, как требовали обстоятельства. Конечно, я мог бы прибегнуть открыто к вооруженной силе, но я хотел пустить моих людей в дело позднее. Я мог выдержать только одну битву на улицах.

Я храбро вошел в главный подъезд и спросил, где дон Педро. В его апартаментах я еще был в безопасности, ибо не принято низлагать губернаторов с такой оглаской. Да он бы и не осмелился сделать это сам.

Когда мне доложили, что он в своей комнате, я хладнокровно поднялся наверх, отослав назад человека, который шел впереди меня, показывая дорогу. Я вошел в переднюю, нарочно не постучав в дверь. Обыкновенно в этой комнате сидел секретарь его преподобия, маленький человечек, родом из окрестностей Севильи. В его обязанности входило выслушивать кучу посетителей и просителей, ежедневно заполнявших обширную залу, и впускать к его преподобию только тех, кого он желал видеть.

В тот вечер этот бедный человек был страшно испуган, подняв глаза от бумаги, на которой он писал, и увидев вдруг перед собой меня.

– Добрый вечер, сеньор Каренья, – промолвил я.

Он вскочил и задрожал. Нервы у него, видимо, были не в порядке.

– Добрый вечер, сеньор Каренья, – вежливо повторил я. – Будьте добры доложить обо мне его преподобию. Извиняюсь, что испугал вас.

– Я не слыхал, как вы вошли, – отвечал он неуверенным тоном. – Как вы проникли сюда?

– Через дверь, сеньор. Я всегда вхожу так. Будьте добры доложить обо мне. У меня есть спешное дело.

– Сию минуту, сеньор. Мне кажется, его преподобие сам ждет вас.

Когда я вошел, дон Педро сидел за своим письменным столом, закутанный в длинное одеяние, подбитое мехом. Он встал и поздоровался со мной. Он не мог заметить, что я в полном вооружении, так как шлем я оставил в соседней комнате, а остальные доспехи были скрыты у меня под платьем.

– Я ожидал, что вы придете, дон Хаим, вследствие печального шага, который я должен был сделать в силу необходимости, во имя исполнения своего служебного долга.

Извне послышался легкий шум, который я постарался заглушить звоном своих шпор. Шум вдруг смолк. Дон Педро перестал было говорить и стал осматриваться кругом. Но так как все было тихо, он успокоился и продолжал:

– Я ведь несу ответственность перед его светлостью. Как я уже сказал в день своего приезда, я должен держать ответ за всякую душу, которая погибнет от моего нерадения. Вы так справедливы, что, конечно,