подчинялась тому, чего требовала Иветта…
Та смотрела на нее, не произнося ни слова. Когда платье упало на пол, Иветта удовлетворенно кивнула и взяла Марину за руку, как будто собиралась отвести куда-то. Но, подержав несколько минут, Иветта вдруг отпустила Маринину руку и, отступив на шаг, зажгла свет внутри одного из шаров на тонкой высокой подставке. Шар вспыхнул зеленоватым переливчатым огнем, а Иветта подошла к следующему, потом еще к одному.
Вскоре они стояли вдвоем в середине большого круга, освещаемого хрустальным сиянием. На мгновение Марине показалось, что она впервые попала в этот зал, что никогда не видела, как светятся эти шары… Голова у нее кружилась и гудела, у нее не было сил, чтобы пошевелить рукой, а граница света, обозначенная шарами, казалась непроницаемой.
Между тем Иветта снова подошла к ней. В руках у нее была небольшая стеклянная банка. В таинственном хрустальном мерцании было видно, что банка наполнена чем-то зеленым. Иветта открыла ее, и по залу распространился пряный аромат.
– Не волнуйся, Марина, – шептала она. – Я никогда не показывала тебе этот крем, а теперь ты должна видеть… Вся сила твоего тела пробудится к жизни, ты почувствуешь, как ее в тебе много… Это самое восхитительное ощущение, которое способно пережить тело, ничто с ним не сравнится, ни один мужчина не даст тебе этого…
С этими словами Иветта принялась втирать в Маринину кожу зеленоватый пахучий крем. Голова у Марины кружилась все сильнее, это было уже даже не кружение, а невыносимый звон, который усиливался по мере того, как Иветтины руки прикасались к ее обнаженному телу.
Марина чувствовала, как остатки ее воли тонут в этом сплошном звоне.
– Я… не хочу… – прошептала она, слабым движением пытаясь отвести от себя руки Иветты. – Мне… не надо… Не хочу…
– Ты просто не понимаешь, – шептала та. – Тебе многое мешает понять, тебе от многого надо избавиться, тебе надо избавиться от своего прошлого, чтобы обрести силу… Марина, Марина, это единственное, что может тебя спасти – избавиться от своего прошлого, стать другой… Иначе сила твоя уйдет вместе с жизнью, ты ведь сама это чувствуешь… У тебя нет другого выхода…
Марина чувствовала, как этот страстный шепот входит в ее сознание, заполняет его. Еще немного – и она не сможет сопротивляться, она поверит в то, что говорит Иветта, и сопротивляться будет просто ненужно…
Иветта перестала втирать крем в ее кожу, потом Марина увидела, как в Иветтиных руках что-то блеснуло. Расширенными глазами она смотрела, как сверкает длинный сине-стальной нож с черной рукояткой.
– Что вы хотите сделать? – в ужасе прошептала она.
– Ничего страшного, ты не должна бояться… Магическая энергия живет в крови, и я хочу дать ее тебе – свою…
С этими словами Иветта поднесла лезвие ножа к собственной руке, и капелька крови выступила на белой коже. Потом она прикоснулась ножом к Марининой руке. Та не чувствовала боли, только следила, как тонкая струйка сочится по запястью.
– Видишь, это не больно, – сказала Иветта. – Надо смешать кровь, и ты почувствуешь то, что есть во мне. А я получу то, что есть в тебе…
Иветтины глаза закрылись, лицо ее застыло, и Марина ощутила, как медленно немеет Иветтино тело – начиная от руки, прижатой к Марининой руке.
Но по мере того как неподвижность охватывала Иветту, с Мариной происходило что-то совсем другое. Она сама не заметила, когда это началось – может быть, когда блеснуло лезвие?
Но теперь сознание ее стремительно прояснялось, она словно со стороны начинала видеть происходящее. Ее больше не завораживал ни хрустальный свет, ни пряный запах крема на собственной коже, ни бирюзовое ожерелье вокруг обнаженной Иветтиной шеи.
И тут же ее охватил ужас! Господи, да что же это?! Что это – шабаш, чары, бред? Как же это может происходить с нею – с нею, Мариной Стенич, с ее прошлой жизнью, с отцом?.. Это было немыслимо, невозможно, все в ней восставало против этого! Избавиться от своего прошлого… Но зачем, зачем?!
Опустив глаза, она увидела собственное обнаженное тело, беспомощно опущенную руку – вторая была прижата к Иветтиной неподвижной руке. Увидела – и тут же отшатнулась, оторвалась от Иветты и отступила на шаг назад. При этом она задела плечом один из шаров на тонкой подставке – и он тут же упал на пол, разбился с резким звоном.
Марина вздрогнула, ожидая, что Иветта услышит этот звук. Но Иветтины глаза были по-прежнему закрыты; она медленно опускалась на пол, неловко подогнув под себя руку.
Марина не знала, что происходит с Иветтой – сон это или забытье, обморок? Но ей это было уже безразлично. Панический страх овладел ею – страх лишиться всего, лишиться самой себя… Она нагнулась, подхватила с пола платье и, едва не ударившись о прозрачную стену, выбежала из студии.
Остановившись наконец и оглядевшись, Марина не смогла понять, где находится. Ноги у нее подкашивались, дыхание было прерывистым – наверное, она бежала слишком быстро. Она ощупала себя руками, как человек, упавший с большой высоты и не верящий, что все кости у него целы.
Марина увидела, что ее плащ, который она сорвала с вешалки в Иветтиной прихожей, застегнут не на те пуговицы, и поэтому выглядит как-то перекошенно. Платье под плащом и вовсе не было застегнуто. Пока Марина спускалась по крутой лесенке, ведущей из студии, у нее так дрожали руки, что она не могла нащупать петель и пуговиц; она и платье-то едва на себя натянула.
Наверное, была глубокая ночь – во всяком случае, улицы были пустынны. Марина стояла под каким-то фонарем, судорожно сжимая свою сумку, и пыталась понять, где находится.
Но еще прежде, чем она об этом догадалась, другая догадка пронзила ее: а какая, собственно, разница, на какой улице она стоит сейчас? Куда она собирается идти?
Стоя под тусклым фонарем посреди ночной Москвы, Марина поняла, что идти ей некуда.