– Но ведь он не в Москве?

– Да просто отпуск взял-таки, уговорили.

– Толенька, где он, что ты тянешь!

– Ничего я не тяну! – рассердился Толя. – Будишь человека ни свет ни заря и думаешь, он тебе рапорт отдаст по всей форме? Говорю же: уехал, в Бор уехал – и все дела.

– В какой бор? – растерянно переспросила Марина.

– Да не в бор, – догадался Толя. – Не в тот бор, который лес, а в поселок такой на Енисее. База у нас там, аэродром, склады. Вчера только улетел, сразу после тебя.

– А по телефону почему не отвечает?

– Ну, выключил, значит. С телефоном разве отдохнешь? Отпуск же, не командировка.

– Толя, – сказала Марина, стараясь унять дрожь в голосе, – я тебя прошу: помоги мне туда добраться!

– Ну что ты за человек такой невозможный! – заныл Толя. – Вынь-положь, ну и характерец у тебя!

– Знаю я, знаю, Толенька! Что теперь о моем характере говорить… Помоги, прошу тебя!

– Как это – помоги? – хмыкнул он. – Что это, загородная прогулка? Это ж сначала до Красноярска сколько лететь, там «ЯК-40» ждать до Бора. Неслабый выходит маршрут! А мужики туда знаешь какие летают? От пьянки ходуном ходит самолет, только и гляди, чтоб не перевернули. Да еще вбейся в него попробуй в Красноярске. А ты – «помоги»! Надо же предупредить было хотя бы, у нас и самолет свой есть в Бору, можно было подгадать, так нет…

– Ты помнишь, когда рейс? – перебила его Марина. – И откуда это, из Шереметьева?

– Простых вещей не знаешь, а лететь собираешься, – сердито сказал Толя. – Из Шереметьева в Париж твой летают, а не в Сибирь. Ладно, жди! Все узнаю – позвоню.

Он повесил трубку. Медленно поднявшись с ковра, Марина остановилась посреди комнаты, оглядываясь так, словно оказалась здесь впервые.

«Надо успокоиться! – сказала она себе. – Надо успокоиться, принять душ, подумать, как ты будешь добираться до Бора. Иначе не справиться с этой дорогой – Красноярск, «ЯК-40»…»

Марина хорошо представляла, что такое толпа рвущихся в самолет мужиков, и понимала, что в том состоянии тревоги и смятения, в котором она находилась с самого Парижа, всего этого просто не осилить. Значит, сначала надо успокоиться.

Но легко было убеждать себя в этом! Стоя под ледяным душем, Марина смотрела, как вода стекает по ее плечам, каплями блестит на груди. Но даже холодные струи не успокаивали ее трепещущего тела, а душа ее сгорала, как трава.

Марина не помнила, сколько времени простояла, подставляя лицо воде и чувствуя, как она смешивается на ее щеках со слезами – горькими, не приносящими облегчения.

Из-за шума воды она едва расслышала телефонный звонок, хотя специально перенесла телефон в ванную.

– Да! – закричала она в трубку. – Да, Толя, это ты?

– Ну чего ты кричишь? – произнес спокойный Толин голос. – Плачешь, что ли? Да не переживай, не переживай. Все нормально, есть сегодня борт на Красноярск. И билеты есть. Народ-то победнел, не больно часто летает. А уж оттуда в Бор доберемся, я думаю.

– Толя… – Ком стал у Марины в горле. – Я же не к тому, чтобы ты… Возишь ты меня, водишь, как маленькую. Не надо, совсем ты меня устыдить хочешь!

Он помолчал немного, потом произнес – медленно, с едва ощутимой застенчивостью в голосе:

– А чего ты удивляешься? Ты, конечно, и сама по себе ничего человек, хоть и шебутная чересчур. А все-таки я не из-за тебя… Я как подумаю: если б он узнал, что ты к нему собиралась, а я не помог – да он бы помер, точно! У него знаешь, какое лицо делалось, когда он только голос твой слышал по телефону? Душа переворачивалась глядеть, ей-богу! Тут не то что в Красноярск – к черту в пекло полетишь. Короче, спускайся вниз, через полчаса я буду. Посмотри там, газ чтоб хоть выключен был, а то дом подорвешь от волнения.

Вот эти полчаса показались ей длиннее, чем день и ночь! Она пыталась сложить в сумку какие-то вещи, искала зубную щетку, потом поняла, что держит ее в руках, потом бросила все и остановилась посреди комнаты.

Потом взгляд ее упал на стоящее на столе старинное зеркало, на подсвечники с оплывшими свечами.

Марина взяла один подсвечник, медленно повертела в руках, провела пальцем по вмятинке, похожей на след от кольца.

«Что же я делала? – вдруг подумала она – так ясно, словно вспышка осветила ее душу. – Во что я всматривалась и вслушивалась, как в откровение? Голоса в пустой комнате, свечные блики… Боже мой, что застило мне глаза?!»

Она захлебнулась этой мыслью, подсвечник задрожал в ее руке.

«Довериться голосу старых вещей! – вдруг вспомнила она. – Судьба, знамение… О чем я думала! Я сама все сделала для того, чтобы быть слепой и глухой!»

И, не в силах больше сдерживать разрывавшее ей душу отчаяние, Марина со всего размаха швырнула тяжелый подсвечник в холодную зеркальную гладь.