Шарлотта. Господин Эгерман этого явно не делает. Малькольм. Он просто оригинальничает.

Шарлотта. Уверяю вас, я смогу соблазнить господина Эгермана менее чем за четверть часа.

Малькольм. Нет, любовь моя. Мы, мужчины, не попадаемся на такие грубые крючки.

Шарлотта. Нет, попадаетесь.

Малькольм. Ни в коем случае.

Дезире. Шарлотта права.

Шарлотта. Заключим пари?

Малькольм. Очень забавно. (Смеется.)

Дезире. У вас не хватает смелости заключить пари с собственной женой?

Малькольм. Ну давай!

Все смеются, кроме Хенрика и Анны. Они молчат и выглядят растерянными среди этого безрадостного веселья.

Вот приближается мужчина, продвигается вперед, дает бортовой залп. Бах! Враг отступает, занимает новые позиции. И опять наступление. Позиции врага разгромлены. Бах! Бах! Дальше хладнокровное преследование до тех пор, пока дичь – то есть враг – не сложит оружия перед лицом превосходящих сил, но я не даю пощады. Я поднимаю свое оружие – и вот она лежит, истекая, как кровью, любовью и преданностью, – я имею в виду дичь, то есть врага. Тогда я закрепляю свои позиции и устраиваю роскошное пиршество, празднуя перемирие; страсти бушуют, опьянение растет, и утреннее солнце застает солдата сладко дремлющим в объятиях врага. Проходит немного времени, и он встает, препоясывает чресла и выходит на поиски новых славных деяний… новой дичи… Я имею в виду врагов… (Он не может подобрать нужного слова.)

Старая дама. Мой милый граф, задолго до того, как вы начали свое наступление, как вы это называете, вся территория была заминирована, а враг прекрасно осведомлен о том, что представляете собою вы и ваша стратегия.

Хенрик (сердито). Стратегия, враг, наступление, мины. О чем вы говорите: о любви или о поле сражения?

Дезире. Милый юноша, взрослые люди относятся к любви так, будто это или сражение, или гимнастика.

Хенрик. Но ведь мы посланы в мир для того, чтобы любить друг друга.

Воцаряется молчание. Потом все улыбаются в некотором замешательстве, как свойственно умным людям, когда они слышат такие банальности.

Старая дама. Дети мои… друзья мои…

Она поднимает свой бокал. Из сумрака звучит музыка. Она словно бы рождена этой ночью, букетом этого вина, тайной жизнью этих стен и всех окружающих предметов.

Рассказывают, что это вино делается из винограда, сок которого бьет ключом, подобно алым каплям крови прорывающимся сквозь белую кожицу. Говорят также, что в каждую бочку этого вина добавляют каплю молока из набухшей груди женщины, только что давшей жизнь своему первенцу, и каплю семени молодого жеребца. Это придает вину таинственную возбуждающую силу, и тот, кто пьет его, идет на риск.

Дезире улыбается, и ее рука крепко сжимает изящный бокал.

Она пьет до дна, поднимает бокал и держит его против мерцающего света люстры. Словно отсвет пламени падает на ее щеку и лоб.

Малькольм осушает свой бокал залпом, а затем чуть высовывает кончик языка, облизывает губы, слегка причмокивает ими, едва заметно, но с явным удовольствием.

Анна (тихо). Я пью за мою любовь… (Она подносит бокал к губам и вдыхает аромат вина. Потом тоненькойструйкой льет напиток себе на язык. Плечи ее слегка вздрагивают от удовольствия.)

Шарлотта. За мой успех. (Она обхватывает бокал ладонями и подносит его к губам жестом колдуньи. Пьет, закрыв глаза, маленькими жадными глотками. Осушив бокал, глубоко переводит дух.)

Фредрик (тихо). За Анну. (Он пьет, и туман заволакивает ему глаза. Он протирает глаза, но туман остается.)

Бокал Хенрика, полный до краев, стоит перед ним нетронутый. Хенрик смотрит на него как завороженный. Потом хватает его, подносит к губам, но, передумав, ставит обратно на стол.

Старая дама погружает в бокал один из своих крохотных костистых пальчиков; он окрашивается в красный цвет, а она, как кошка, слизывает с него вино.

Теперь пьет Хенрик, он опорожняет бокал и опускает его на стол с такой силой, что разбивается хрупкая ножка. Фредрик от испуга возвращается к действительности. Он сердито хмурит лоб.

Фредрик. Соображай, что делаешь.

Хенрик. Сам соображай, что делаешь.

Хенрик вспыхивает гневом, его глаза сверкают, губы дрожат. Он побелел как мертвец. Подбегает Петра и пытается вытереть красное пятно, которое все больше расплывается на белой скатерти.

Фредрик. Как ты со мной разговариваешь?

Хенрик. Ты думаешь, я все от тебя стерплю? Ты что, император, который единолично решает, что думать и что делать каждому в его доме?