спросила, можно ли ей приехать ко мне на ужин. Индейка уже была приготовлена и заправлена марихуаной.

— Ну, и что же дальше? — спросил Броди.

— Я дала ей кусок индейки без приправы, но она захотела с приправой. Тогда я решила: будь что будет и положила ей большую ложку приправы.

— И?

— К концу ужина она хихикала, как девчонка. Даже порывалась танцевать.

— Хорошо, что меня там не было, — сказал Броди. — Я бы арестовал вас за подрыв нравственных устоев старой девы.

Кофе пили в гостиной. Броди предложил выпить чего-нибудь покрепче, но, кроме Медоуза, все отказались.

— Маленькую рюмочку коньяка, — сказал он.

Броди поглядел на Эллен, как бы спрашивая, есть ли у них коньяк?

— Кажется, в буфете, — сказала она.

Броди налил Медоузу, подумал, не налить ли себе. Но воздержался. Не надо искушать судьбу, решил он.

Вскоре после десяти Медоуз начал зевать.

— Дороти, я полагаю, нам пора отчаливать, — сказал он. — Мне трудно будет выполнять свой гражданский долг, если я задержусь допоздна.

— Мне тоже надо идти, — сказала Дейзи. — В восемь я должна быть на работе. Правда, нельзя сказать, что в последнее время торговля идет бойко.

— Не только у вас, моя милая, — сказал Медоуз.

— Я знаю. Некогда работаешь за комиссионные, это острее чувствуешь.

— Ну, будем надеяться, что худшее позади. Если я правильно понял нашего эксперта, то, по всей вероятности, этот левиафан нас покинул. — Медоуз поднялся.

— Это только мое предположение, — сказал Хупер. Он тоже встал. — Мне пора.

— О, не уходить — воскликнула Эллен. В ее словах прозвучала отчаянная мольба. Она смутилась и быстро добавила. — Еще только десять часов.

— Я понимаю, — сказал Хупер. — Но если завтра погода будет сносной, мне хотелось бы встать пораньше и выйти в океан. К тому же у меня машина, и я могу подбросить Дейзи домой.

— Это было бы замечательно, — сказала Дейзи. Голос ее был, как всегда, ровным и невыразительным.

— Ее могут подвезти Медоузы, — заметила Эллен.

— Верно, — сказал Хупер. — Но мне действительно надо ехать, чтобы завтра рано встать. В любом случае спасибо за приглашение.

Они попрощались в дверях — выражения благодарности, обычные комплименты.

Хупер ушел последним, и когда он протянул руку Эллен, она взяла ее в обе руки и сказала:

— Огромное вам спасибо за акулий зуб.

— Не за что. Я рад, что он вам понравился.

— И спасибо, что вы были так добры к детям. Они жаждали познакомиться с вами.

— Мне тоже было приятно с ними познакомиться. Может быть, в этом какой-то перст судьбы. Кажется, я был в возрасте Шона, когда, впервые увидел вас. Вы почти совсем не изменились.

— Ну, а вы, бесспорно, изменились.

— Я надеялся, что так. Мне ужасно не хотелось бы оставаться девятилетним на всю жизнь.

— Мы увидим вас снова до вашего отъезда?

— Несомненно.

— Прекрасно, — она отпустила его руку. Он быстро пожелал Броди спокойной ночи и направился к машине. — Эллен стояла в дверях, пока последняя машина не выехала на шоссе. Она погасила свет на крыльце и, не говоря ни слова, начала убирать со стола бокалы, кофейные чашки и пепельницы. Броди принес стопку десертных тарелочек на кухню и сложил в раковину.

— Ну, все прошло хорошо. — Броди сказал это просто так, ничего не имея в виду.

— Только твоей заслуги в этом нет, — резко ответила Эллен.

— Что?

— Ты вел себя отвратительно.

— Я? — Его искренне удивила злобность ее тона. — Мне было немного не по себе в какой-то момент, но я не думал…

— Весь вечер с начала до конца ты был отвратителен.

— Вздор!

— Ты разбудишь детей.

— Мне наплевать. Я не позволю тебе срывать на мне злобу и смешивать меня с дерьмом.

Эллен горько улыбнулась.

— Видишь? Ты опять за свое.

— Что значит «опять за свое»? Что ты хочешь этим сказать?

— Я не хочу говорить об этом.

— Ах вот как? Ты не хочешь говорить об этом? Послушай… ну ладно, я был не прав в отношении этого проклятого мяса. Мне не следовало горячиться. Извини меня. Теперь…

— Я сказала, я не хочу говорить об этом!

Броди готов был взорваться.

Но сдержался, он уже протрезвел настолько, чтобы понимать: кроме смутных подозрений, у него нет оснований для обвинений, к тому же Эллен вот-вот расплачется. А слезы, пролитые ею как в минуту радости, так и в минуту гнева, приводили его в замешательство. Поэтому он сказал только:

— Ну, хорошо, извини меня за все. — Он вышел из кухни и поднялся по лестнице.

В спальне, когда он разделся, он вдруг подумал, что все эти неприятности, все беды у него из-за рыбы, из-за какого-то безмозглого существа, которое он даже никогда не видел. Нелепость этого вызвала у него улыбку.

Он повалился на кровать и почти тут же, едва коснувшись головой подушки, уснул крепким сном.

Броди проснулся внезапно, словно от толчка, предчувствуя недоброе. Он протянул руку, чтобы коснуться Эллен. Эллен на кровати не было. Он приподнялся и увидел, что она сидит в кресле у окна. Дождь хлестал в стекла, и он слышал, как ветер шумит в кронах деревьев.

— Отвратительный день, а? — сказал он. Она не ответила, продолжая пристально наблюдать за каплями, стекавшими по стеклу. — Чего это ты встала так рано?

— Не спалось.

Броди зевнул.

— О себе этого я сказать не могу.

— Что ж тут удивляться.

— О боже. Ты опять за свое.

Эллен покачала головой.

— Нет. Извини. Я просто так, — голос у нее был грустный, подавленный.

— В чем дело?

— Ни в чем.

— Ну, как хочешь. — Броди встал с кровати и прошел в ванную.

Он побрился, оделся, спустился в кухню. Мальчики кончали завтракать, Эллен жарила ему яичницу.

— Что вы, ребята, намерены делать в такой гнусный день? — спросил он.