силы и деньги, шагая по дорогам Европы, чтобы только прийти помолиться в этот город, который они считают святым, в котором они видят божественный Иерусалим, центр всех добродетелей, мне делается страшно за них, потому что этот город не что иное, как клоака!
– Вы слишком суровы! Все же здесь есть и достойные люди, а что касается паломников, то я знаю одного, который, придя сюда три года назад на юбилей, воскликнул: «Когда входишь в Рим, бешенство остается, а вера уходит…»
– Можно подумать, что вас это развлекает, вас, высшего иерарха церкви! У вашего Сикста IV хоть есть вера?
– Ну конечно! Он даже испытывает какое-то особое благоговение перед Девой Марией, но что вы хотите, он также очень привязан к своей семье и не отступит ни перед чем, чтобы сделать ее богатой и могущественной.
– У вас, кажется, тоже есть дети? – поинтересовалась Фьора.
Кардинал сразу словно растаял в океане нежности:
– О, они восхитительны! Самые красивые мальчуганы в мире, в особенности мой Хуан! Но признаюсь вам, мне хотелось бы, чтобы их мать родила мне теперь еще девочку, такую же блондинку, как и она. Я назову ее… Лукреция!
Но, заметив усмешку на лице молодой женщины, он весело сказал:
– Да ну же, не делайте такое лицо! Италия – страна детей. Здесь у всех есть дети.
– Даже, как я вижу, у кардиналов!
– Я мог бы добавить: в особенности у кардиналов, потому что женщины, которым они отдают предпочтение, уверены, что их дети будут иметь все. Например, у кардинала Сибо есть сын и у кардинала Детутвилля тоже. Его зовут Жером. Сейчас он сеньор Фраскати, чье вино мы только что пили. Что же касается кардинала…
– Сжальтесь, монсеньор! – остановила его Фьора. – Не говорите ничего больше! Мне хочется сохранить остаток веры.
– Вера здесь ни при чем. Надо жить в ногу со временем, и Рим – это правда, что вы видели только плохую его сторону, – является городом, в котором приятно жить. Такие знатные иностранки, как королева Боснии, королева Кипра, греческая принцесса Зоя Палеолог, живут же в нем и не жалуются.
– Без сомнения, потому, что их положение не имеет ничего общего с моим, – с горечью сказала Фьора. – Довольно разговоров, монсеньор! Я не желаю здесь долее оставаться. Вы только что сказали, что Флоренция больше не закрыта для меня, тогда помогите мне вернуться туда!
– Еще слишком рано! Я не перестаю повторять вам это.
– Значит, вы не отпустите меня, пока я не выплачу вам определенную дань? Я права?
В ответ он рассмеялся тихим воркующим смехом, глядя на золотистое вино в своем бокале:
– Есть ли на свете мужчина, способный видеть перед собой самое великолепное вино, даже не пытаясь приложить к нему губы?
Глаза Борджиа сверкали, как горящие угли, и Фьора вдруг почувствовала себя опустошенной. Она обвела глазами великолепный интерьер, который уже утомил ее:
– Значит, я приговорена умереть здесь от скуки? Когда я смогу хотя бы покинуть эту комнату?
– Это было бы неосторожно. – Кардинал по-прежнему не отводил от нее пылающего взгляда. – В моем дворце полно слуг, стражников и посетителей, и я не могу быть уверенным во всех. Кроме того, если бы я запер свои двери, то люди догадались бы, что здесь кроется тайна. Все знают, что какая-то красотка живет в башне, но в этом нет ничего необычного.
– Я знаю! – воскликнула Фьора, которая больше не могла сдерживаться. – Но поймите, что я не могу оставаться взаперти в этих четырех стенах, ничего не делая, а только глядя в потолок. Со времени похищения меня держат взаперти. Два месяца в каюте корабля, две недели в Сан-Систо, где хотя бы был сад, и вот теперь здесь. Я предпочитаю умереть!
– Успокойтесь и наберитесь терпения! Я прикажу принести вам книги, если вы любите читать, я пришлю к вам слепого певца с великолепным голосом. Я сам часто буду наведываться к вам, а по ночам мы сможем подышать свежим воздухом в саду.
Фьоре пришлось довольствоваться этими обещаниями, однако впечатление, что она задыхается, усиливалось по мере того, как тянулись дни. Книги, однако, немного отвлекли ее. Никогда ничего не читавший, Борджиа из тщеславия собрал большую библиотеку, в особенности латинских и греческих авторов, но он выбирал для нее самые непристойные книги, и Фьора просто поразила его, когда потребовала таких авторов, как Аристотель и Платон.
– Какая серьезная молодая женщина! – воскликнул кардинал с искренним изумлением. – А римские дамы очень любят веселенькие истории. Они отлично располагают к любви.
– Но у меня нет желания быть расположенной к любви! Поймите же наконец, монсеньор! Я оплакиваю горячо любимого супруга, и если я вам и признательна за то, что вы сделали для меня, знайте, что добровольно я никогда не буду вашей!
Она подумала, что Борджиа рассердится, но он улыбнулся с таким самодовольным видом, что Фьора внутренне содрогнулась.
– Я могу сделать так, что вы измените свое мнение!
Несмотря на его улыбку, Фьора почувствовала угрозу в словах кардинала и заключила из этого, что ей, как никогда, надо быть начеку. В этом человеке таилось слишком много неистовой силы, чтобы он мог сдержать ее и терпеливо ждать, пока она соизволит уступить ему. Борджиа был уверен, что он исключительный любовник, и попытается однажды навязать ей свои ласки. Он полагал, что после этого Фьора привяжется к нему. Это не предвещало ничего хорошего в будущем: если допустить, что хоть один раз она уступит его желанию, ничто не гарантировало, что на следующий день Борджиа откроет золотую клетку и поможет своей пленнице добраться до Флоренции.
Тогда Фьора решила, что пришло время взять судьбу в собственные руки. Она в этом еще раз уверилась после абсурдной сцены, которая произошла в ванной комнате.
В это утро Фьора только что вошла в бассейн, наполненный теплой водой с благовониями. Это было ее единственным удовольствием за весь день, и она любила проводить там побольше времени. Но, к ее большому удивлению, Хуана исчезла под каким-то предлогом после того, как помогла ей раздеться, а черная рабыня, приходившая обычно ее мыть, что-то задерживалась. Фьора не придала этому значения, даже довольная тем, что могла побыть одна. Она с удовольствием расслабилась и закрыла глаза, когда услышала легкий скрип двери. Думая, что это Хуана или черная рабыня, Фьора не сдвинулась с места, но ощущение присутствия постороннего в ванной комнате не покидало ее, и она открыла глаза. Стоя перед ней, Борджиа пожирал ее глазами, и вдруг, сбросив шитый золотом халат, он предстал перед ней совершенно обнаженным. Она была настолько поражена, что на мгновение у нее прервалось дыхание. Его загорелое тело было сильным и стройным, но черные волосы густо покрывали его. Фьоре показалось, что перед ней стоит страшное животное, тем более что он с удовольствием выпячивал свое мужское достоинство, объясняющее причину, по которой римские куртизанки прозвали кардинала Быком.
Он смотрел на Фьору с вожделением, проводя кончиком языка по своим толстым губам.
Испуганная Фьора вся сжалась в комок, и, когда Борджиа опустил одну ногу в воду с явным намерением подойти к ней, она испустила такой вопль, что голуби наверху башни вспорхнули и улетели. Она выскочила из бассейна, оттолкнув кардинала, и вся мокрая убежала в свою комнату. Там она схватила простыню с кровати и завернулась в нее, дрожа всем телом, затем подбежала к одной из скамеек у окна. Открыв его, она решила броситься вниз, если Борджиа попытается приблизиться к ней.
Но спустя минуту он появился, одетый в свой золоченый халат, побагровевший от гнева. Он бросил на нее грозный взгляд, затем большими шагами пересек комнату и вышел, хлопнув дверью.
Шум словно вывел из оцепенения Хуану, которая во время появления Фьоры приводила в порядок ее одежду. Она с ужасом наблюдала за происходящим.
– Боже мой! – произнесла наконец Хуана. – Не говорите мне, что вы его оттолкнули!
– Я бы выбросилась из окна, если бы он приблизился ко мне хоть на один шаг!
– Но почему? Почему? Разве Родриго не хорош собой? – искренне удивилась Хуана.
– Возможно, но не на мой вкус. Это не человек, а обезьяна!
– Как вы можете говорить такое! Волосы на его теле мягкие, как шерсть новорожденного ягненка. Он
