несколько мгновений одиночества, так нужных для того, чтобы все обдумать.

Что ей делать с этим слабым и упрямым юношей, действия которого совершенно невозможно предугадать? В Париже все бы, возможно, обошлось, но здесь, запертые в этих стенах наедине друг с другом, добавляя день ото дня новые подробности к своим мрачным выдумкам, они дойдут до самого дна ненависти, тревожных ожиданий и ужаса… Что делать? Уехать! Для нее только в этом и был выход, спасение от жизни взаперти. Ведь Жан, единственный человек, еще привязывавший ее к бренной, жестокой земле, исчез…

Что это? Может, ей показалось оттого, что она слишком долго думала о нем? Она увидела, как он идет там, вдали, по опушке леса, направляясь от часовни к реке. На секунду ее сердце перестало биться. Счастье ослепило ее: она так надеялась вновь увидеть его!.. Он медленно брел, низко опустив голову, – он, умевший так горделиво вздергивать подбородок! Но такой бесшумный скользящий шаг, похожий на поступь волка, был только у него. Именно по походке она его и признала, так как внезапно прониклась уверенностью, что не грезит. Это Жан, точно Жан. Он появился так близко… и теперь так бесконечно далеко!

Она не смогла совладать с порывом сердца. Забыв об Этьене, который, впрочем, уже засыпал, она бросилась из комнаты, бегом спустилась по лестнице, словно белое пламя, вырвалась из дверей замка, чуть не сбив с ног Годивеллу, со своего излюбленного места смотревшую, как приглашенные пляшут и веселятся. От удивления у той отнялся дар речи, но Гортензия, вовсе не желая, чтобы ее останавливали, расспрашивали или сопровождали, бросила через плечо:

– Мне нужно немного подышать свежим воздухом! Я сию же минуту вернусь!

И вот она уже завернула за угол замковой стены. Там вдали у лесной опушки все еще виднелся силуэт Жана. Он направлялся к гроту, и Гортензия удержалась от того, чтобы позвать его, не желая привлекать ничьего внимания. Она просто ускорила шаг, придерживая руками, чтобы не мешал бегу, легчайший батист, развевающийся белоснежным облаком вокруг нее. Ночь была светлая и теплая, небосвод, усыпанный звездами, сверкал, словно диадема восточной царицы, а прохладная трава стелилась под ноги девушки, как волшебный ковер. Теперь Жана уже не было видно, его поглотила лесная завеса, но Гортензия шла к нему столь же уверенно, словно ее и одинокого скитальца соединила незримая нить. Она достигла реки и заметила мужчину в ту минуту, когда он проходил мимо грота, около которого его поджидал лежавший на дороге волк. Он почесал зверя за ушами, затем вынул из кармана свисток и издал краткий, но пронзительный свист, разнесшийся далеко по округе. С запада на него откликнулся волчий вой, потом какой-то волк отозвался с юга, затем еще один. Гортензия поняла, что волкам назначено место встречи и они спешат на свидание со своим повелителем. И поскольку Жан вновь пустился в путь, она позвала его, с ужасом сообразив, что за ее спиной может появиться кто-то из хищников.

Жан остановился. Он, должно быть, колебался, но она закричала громче:

– Жан!.. Жан, подождите меня!..

Он смотрел, как стремительно она приближается, будто белый туманный призрак, почти парящий над круто спускающейся тропой. Он расставил руки, чтобы задержать ее, поймал буквально на лету, когда, не в силах остановиться, она чуть не упала с обрыва в реку, и крепко прижал к себе.

– Я было подумал, что вы привидение или эльф. Но предпочел не рисковать и не дать вам либо вашему призраку полететь прямо в поток.

Он уже отстранился от нее со всей возможной нежностью, но она изо всех сил вцепилась в его плечи, не давая уклониться от ее взгляда.

– Почему? – вскричала она. – Почему я вижу вас снова только сейчас?..

– Потому что я поклялся не встречаться с вами до вашей свадьбы…

– Перед кем? Кому вы клялись в этом?

– Умирающему старцу! Человеку, знавшему, отчего и по чьей вине он умирает.

– Аббату… аббату Кейролю?

– Да, он послал за мной, когда понял, что маркиз повелел его уморить. И самым подлым способом: с помощью пирога, испеченного Годивеллой, который привез ему Гарлан.

– Вы хотите сказать, что Годивелла – отравительница? – негодующе воскликнула Гортензия.

– Конечно же, нет. Она сделала какой-то пирог из тех, до которых старик был охоч. Но между печью в ее кухне и столом в Шод-Эге достаточный путь, чтобы кое-что добавить в стряпню… Аббат приоткрыл мне глаза на множество тайн. И на то, что нет для вас иного спасения, кроме этой свадьбы. А я не мог вынести мысли, что с вами что-нибудь случится…

– А мысль о том, что меня потащат в одну кровать с Этьеном, вас не тяготила? По крайности, вы могли бы мне все это рассказать, а не оставлять меня грызть локти вдали от вас и без всяких известий. Разве вы не знали, что я была готова бежать с вами куда угодно, в самую непроходимую чащу, в самую жалкую волчью нору? Только бы подальше отсюда, от этого человека, у которого на уме только мое состояние.

Он все еще пытался оторвать ее от себя, но она лишь теснее прижималась к нему…

– Вам не вынести такой доли. Вы настоящая госпожа, тонкая и нежная, созданная для шелков, бархата, кружев, для жизни в стенах красивого жилища. А я бы не вынес зрелища нищеты, иссушающей, уродующей вас… Вы такая прекрасная! Только что в часовне я глядел…

– Неправда! Вас там не было. Я бы почувствовала. Я так вас искала…

– Тем не менее я там был. Над алтарем, на колокольне, откуда я мог все видеть. Но видел только вас. Вы были красивы, как ангел…

– Замолчите! Да замолчите же! Вы ничего не знаете обо мне, вы ничего не поняли! Я люблю вас, Жан, и только вас. Мне нужны только вы! А не атлас, не спокойная жизнь, не красивое жилище! Вы, вы один! О Жан, почему вы меня покинули?

Он перестал бороться с ней, и она, воспользовавшись этим, скользнула в его объятия, припав головой к его плечу, заставляя вдыхать запах ее волос, и он стал тихонько гладить их робкой, неуверенной рукой.

– Я не покидал вас, Гортензия. Напротив, я вернулся, чтобы охранять вас. Но надо понимать, что не всегда возможно осуществить то, о чем мечтаешь… Я лишь одинокий горемыка…

– Вы тот, кого я люблю!

– Я всего только дикарь…

– Вы тот, кого я люблю!

– Всего лишь человек без будущего… и даже без прошлого, потому что у меня нет отца.

– Вы тот, кого я люблю… Жан, Жан, разве вы не поняли, что мы от начала времен созданы друг для друга? Моя мать однажды сказала мне, что у каждого из нас где-то в большом мире есть человек, предназначенный лишь для него одного. Для меня – вы такой человек. И мне кажется, я почувствовала это с нашей первой встречи, там, в лесу, среди волков. Помните?

– Да. Тогда мы были вдвоем, среди них. Как сейчас. Смотрите!

Действительно, их окружало кольцо волков. Со стоящими торчком ушами и блестящими глазами они окружали скалу, на которой восседал Светлячок, игравший среди них роль предводителя.

– Так и есть, – сказала Гортензия. – Все очень похоже на ту первую ночь. Только без холода, снега… и страха, который тогда меня измучил.

– И того, что теперь вы – супруга Этьена де Лозарга…

– Нет! Я не его супруга. И никогда ею не стану.

– Как так? Конечно, странно видеть вас здесь в первую брачную ночь. А что же делает этот недоумок?

С радостью Гортензия различила в его голосе дрожь ярости и ревности.

– Спит! Он уснул, оттого что выпил слишком много вина! Жан… эта ночь принадлежит нам. Я хочу стать вашей, и только вашей, женой. Я хочу принадлежать вам одному.

Она привстала на цыпочки, чтобы дотянуться до его губ, и, касаясь их, прошептала слова, которые обожгли ему душу:

– Они хотели, чтобы я стала дамой из рода Лозаргов. Но ведь вы тоже один из них! Сделайте меня вашей супругой, Жан… Я хочу быть вашей всем телом, ведь душой я принадлежу вам уже давно…

Ценой нечеловеческих усилий ему и на этот раз удалось отстраниться, отбросить ее от себя. Она потеряла равновесие и упала в мягкую траву.

– Возвращайтесь к себе, Гортензия! Не искушайте меня! Не дразните демона, сидящего во мне и взывающего к вам!.. Не искушайте! Вы не имеете права.