– Какие доводы?

Маркиз встал и сделал несколько шагов по салону, выбирая позу, позволяющую ему возвышаться над лежащей на кушетке собеседницей.

– Вам незачем это знать. Между отцом и сыном существуют такие области согласия, которые для вас совершенно недоступны. Теперь мне осталось уговорить вас одну!..

– Боюсь, что это будет не так легко.

На какое-то время маркиз перестал медленно прохаживаться и воззрился на племянницу с полуулыбкой, в которой явственно сквозила ирония.

– Не стоит заблуждаться на сей счет, моя драгоценная Гортензия. Я делаю огромную уступку вам и тому, что вы принадлежите к нежному полу, подыскивая доводы, способные смягчить строгость выражений королевского приказа, однако…

– Однако?..

– Однако они совершенно не являются необходимыми для завершения нашего дела.

– А это значит… что вы намереваетесь обойтись без моего согласия?

Тон беседы становился все более резким. Клинки уже скрестились, но, по сути, Гортензия сражалась лишь для спасения чести и самолюбия, ибо знала, что схватка заранее проиграна. Действительно, торжествующая усмешка маркиза становилась все откровеннее, в то время как его голос делался на удивление все более мягким, любезным, почти радостным:

– Выражение «намереваетесь» неточно, дитя мое. Я уже решился исполнить именно то, чего ждет от меня король. Не далее как завтра я отправлюсь в Сен-Флур, чтобы встретиться там с мэром и епископом. Ваша свадьба состоится в Иванов день в тамошнем соборе. Потом мы завершим церемонию торжественным обедом в старинном замке Лозаргов, принадлежащем моему кузену, который мне его по сему славному случаю предоставит в распоряжение, дабы придать празднеству больший блеск, чем это возможно в нашем собственном замке.

– Мне показалось, что вы собирались задать бал в своем доме, – язвительно заметила Гортензия.

– Бал и будет иметь место, но в нашей древней резиденции. Здешний замок никак нельзя привести в порядок за два месяца.

Лицо маркиза лучилось тщеславием. Теперь он, без сомнения, предвкушал роскошь торжеств, которым собирался ослепить кантальскую столицу. После десятилетий добровольного прозябания в тени, почти в нищете, Лозарги вновь выйдут на первые роли и заблистают на великой мировой сцене…

Какое-то время Гортензия разглядывала его, одновременно забавляясь и печалясь видом этого иллюзорного сияния, которое запечатлелось на лице человека, чудесным образом обласканного фортуной. А затем ее ясный спокойный голос положил предел его энтузиазму, отрубив, как топором палача:

– Если вы действительно желаете, чтобы этот брак случился, вы избавите меня от подобных церемоний.

– Что вы хотите сказать?

– Что я согласна выйти замуж за Этьена, коль скоро, по всей видимости, нет средства избежать этого. Но я не желаю служить посмешищем Сен-Флура. Чтобы между нами не было недомолвок, я ставлю два условия, соблюдение которых необходимо для моего согласия.

Маркиз даже вскрикнул от удивления.

– Условия? Я вообще-то не вижу, как вы можете их ставить? От вас ждут согласия, хотя и это лишь пустая формальность.

– О, сейчас увидите! Если вам надо, чтобы я стала графиней де Лозарг, то это случится в часовне замка, в присутствии всех людей, живущих в окрестностях – в замке и в деревне, как это всегда делалось в наших семьях. Я хочу быть обвенчанной в часовне Святого Христофора, чтобы это стало знаменательным днем для всех окрестных жителей, которые вновь обретут доступ в святую обитель, что им так дорога… По крайней мере тогда найдется много счастливых людей, хоть я и не буду из их числа. Что касается моего второго условия…

– Какое безрассудство! – прервал ее маркиз. – Я вам уже говорил, что вся постройка в плачевном состоянии и…

– Меня это не интересует. Пусть останется лишь одна стена за алтарем – я удовольствуюсь и этим. К тому же на Иванов день стоит жара. Время-то летнее. А если надо предпринять какие-то работы, я напишу в Париж, чтобы прислали необходимую сумму. Поймите же меня, дядя! Моя мать вышла замуж вдали от этих мест. Если вы желаете, чтобы я впрямь сочла Лозарг своим домом, мне нужно венчаться здесь!..

Возмущение и гнев, которым маркиз не осмеливался дать волю, настолько естественным было желание Гортензии, были столь велики, что он застыл, превратившись в каменное изваяние, всем своим видом выражая несогласие. Желая внести некоторое умиротворение, Гортензия позволила себе улыбнуться:

– Мадемуазель де Комбер сообщила мне, что существовал обычай во время свадьбы сажать можжевеловый куст перед домом невесты. Мне кажется, весьма затруднительно и нелепо сажать что бы то ни было перед собором в Сен-Флуре…

Но маркизу было не до улыбок:

– Мне бы хотелось услышать и второе ваше условие…

– Оно отчасти связано с первым. С тех пор как я нахожусь здесь, я часто слышу хвалы, воздаваемые аббату Кейролю…

– Этот жалкий, ничтожный клирик? Этот мальчишка?

– Вы меня не поняли. Я говорю о вашем прежнем капеллане, старом аббате Кейроле.

На сей раз в ледяных глазах повелителя Лозарга вспыхнула настоящая ярость, к которой – Гортензия могла бы поручиться в этом – примешивалась немалая доля страха… Но он ограничился сухим ответом:

– Вы требуете невозможного. Аббат Кейроль в слишком преклонных летах. Его трудно стронуть с места…

– Я бы, однако же, хотела, чтобы его попросили об этом. Если он откажется, что ж, посмотрим!

– А если я откажусь выполнить ваши условия? Если я сейчас скажу, что вы будете обвенчаны так, как я задумал? Если я настою…

– Ни на чем не следует настаивать, дядя! Полагаю, вам не понравится, если я в присутствии многочисленных гостей отвечу «нет», когда меня спросят перед алтарем, хочу ли я взять в мужья моего кузена. Голос так далеко и громко разносится под сводами собора…

– Вы не осмелитесь!

– Не заставляйте меня бросать вам вызов, дядя! Ведь второе мое имя – Наполеона…

Возвращение мадемуазель де Комбер положило конец этой сцене, которая грозила затянуться до бесконечности. Присутствие грациозной улыбающейся дамы погасило в душе Гортензии боевой задор. Но маркиз, застыв, продолжал стоять, неестественно выпрямившись, вне себя от досады на дерзкую особу, осмелившуюся ему перечить. На висках у него бились жилки, и нетрудно было догадаться, что он прилагает чрезвычайные усилия, чтобы не разразиться угрозами и оскорблениями. Наконец он отвел глаза от девушки и обратил к Дофине взгляд, в котором сквозила усталость.

– Ну, что же? – спросила та. – Вы достигли согласия?

– Пришлось, – раздраженно выпалил он. – Итак, мы посадим в Лозарге свадебный можжевельник этим летом в День святого Иоанна… А до тех пор, кузина, вы окажете мне большую любезность, оставив Гортензию у себя. Ко всему прочему, негоже ей жить под одной крышей со своим женихом.

И, не добавив ни слова, он выбежал прочь.

В первое воскресенье мая в Комбере праздновали обручение Гортензии Гранье де Берни и Этьена де Лозарга. Стоял серый холодный день – такую погоду садовники называют «черемуховая зима», поскольку нередко цветение этого деревца совпадает с возвращением холодов. Это позволило Годивелле (получившей от маркиза приказ помочь Клеманс, употребив здесь свое кулинарное искусство) бурчать, что ненастье поделом всем им, так как красивый месяц, месяц май заповедан девичеством Пресвятой Богородицы и вовсе не подходит для свадебного сговора.

– «Майский брак к напасти!» – голосом пифии предрекала она. – И еще: «Не подобает разводить в мае брачные костры, от них же потом зажигают похоронные факелы…»