концу трапезы почти очаровала его.
Однако у себя в покоях, оставшись наедине с начатым накануне посланием в Париж, де Круасси решил, что грешить против истины он не имеет права. И у письма появился постскриптум.
«Сир, сегодня у меня была возможность лучше рассмотреть принцессу Баварскую. С сожалением сообщаю Вашему Величеству, что кожа вокруг губ и кое-где на щеках у нее весьма красная, а на лбу и скулах есть несколько желтых пятен. Впрочем, Ее Высочество столь умна и добродетельна, что…» И Кольбер де Круасси воспел как раз те качества принцессы, до которых его повелителю не было решительно никакого дела.
Получив депешу, написанную хитроумным и изворотливым дипломатом, Людовик долго недоумевал. Он никак не мог взять в толк, подходит принцесса дофину или же нет. То, что девушка совсем не красавица, король понял, но обладает ли она хотя бы обаянием, которое нередко заменяет собой привлекательность? Людовик уже настолько привык к мысли о выгодном для Франции браке дофина с дочерью баварского курфюрста, что ему почти хотелось, чтобы де Круасси горячо похвалил ее. И король решил посоветоваться с госпожой де Ментенон.
– А разве, сир, у вас до сих пор нет портрета принцессы Баварской? – спросила дама.
– Есть, конечно, – мрачно буркнул Людовик. – Но я ему не доверяю. Вы же знаете этих придворных живописцев – все как на подбор льстецы, притворщики и выдумщики!
Госпожа де Ментенон кивнула. Да-да, так оно и есть. Тщательно выписанный наряд, чистое лицо с легкой полуулыбкой, а на заднем плане – пурпурная занавесь с кистями или вычурный одноногий столик, на котором лежит корона: мол, изображенная на портрете особа только-только сошла с трона и вскоре туда вернется. Взглянуть на такое творение приятно, но верить ему нельзя.
– Вы же знаете, дорогая, – продолжал тем временем король, – что де Круасси поехал в Мюнхен как раз для того, чтобы рассмотреть принцессу.
– А что, если, – предложила госпожа де Ментенон, – отослать этот портрет маркизу? Пусть он сообщит, похожа на нем принцесса или нет.
– Умница! – сказал король и немедленно кликнул дежурного офицера. – Сейчас сюда принесут картину, – объяснил он невозмутимому мушкетеру. – Мы хотим, чтобы она как можно скорее оказалась в Мюнхене, у господина де Круасси.
…Верховой мчался галопом, и уже через сутки маркиз держал в руках изображение принцессы Баварской и королевское послание.
– Дьявольщина! – воскликнул он, прочитав письмо и взглянув на портрет. – Разве это Мария-Кристина? Ничего общего, право слово, ничего! И очень жаль. Если бы принцесса и в самом деле была такой, какой ее тут нарисовали, она бы наверняка понравилась и королю, и дофину… да и вообще любому мужчине.
Круасси водрузил портрет на стол, отошел на несколько шагов в сторону и удивленно покрутил головой.
– Ну надо же! И нос совсем другой… А вообще-то, – заключил он, – хорошо, что Мария-Кристина не походит на эту красавицу с портрета. Иначе бы с ней не о чем было разговаривать. Красивые женщины – они не для долгих бесед, они для другого предназначены. – И при мысли о черноглазой хрупкой обитательнице некоего двухэтажного особняка, что затаился под сенью густого сада в одном из парижских предместий, де Круасси улыбнулся.
Но долг был превыше всего. Солгать своему повелителю маркиз не мог и потому написал, что портрет слишком польстил принцессе.
«Живописец плохо передал внешность Ее Высочества, – сообщил де Круасси. – Взять хотя бы нижнюю часть лица. Она у принцессы куда красивее, чем на портрете, особенно если принцесса изволит смеяться. А вот нос на самом деле большой, больше, чем на полотне…»
– Не могу же я вообще не упоминать о носе! – говорил себе дипломат, перечитывая письмо. – Как несправедливо, что у такой разумной и образованной девушки нос – самая приметная часть лица! – И маркиз надолго погрузился в горестные размышления. Он думал о том, что королю может не понравиться Мария- Кристина, которая совсем не походила на придворных жеманниц, ловко строивших глазки и с радостью завлекавших в свои сети первых попавшихся кавалеров. – Да бог с ним, с носом! – махнул наконец рукой маркиз. – Не суть важно! Ведь стоит заговорить с принцессой, как о носе тут же забываешь. Господи, как бы я хотел, чтобы у нашего дофина была такая жена! Тогда бы он наверняка распрощался со своей меланхолией и с утра до вечера слушал бы остроумные рассуждения Марии-Кристины. Но для этого я должен убедить короля в том, что лучшей невесты для принца ему не найти…
Дипломат слал на родину депешу за депешей. Он то расхваливал девушку, то, спохватившись, принимался так скрупулезно описывать ее внешность, что отдельные черты совершенно заслоняли общий облик. Людовик не знал, что ему делать, и в конце концов отправил в Мюнхен своего любимого художника – совсем юного де Труа.
– Мы хотим знать истину, – напутствовал его король, – поэтому не пытайтесь ничего приукрасить. Рисуйте принцессу такой, какова она есть.
– Я непременно исполню волю Вашего Величества, – заверил портретист и поехал в Баварию.
– Что ж, молодой человек, – при первой же встрече заявил ему Круасси, – я рад, что наш повелитель так высоко ценит ваш талант живописца. Попробуйте передать кистью то, что не удалось мне, работавшему лишь гусиным пером. Бог вам в помощь. Надеюсь, вы не станете возражать, если я понаблюдаю за тем, как вы работаете?
– Это большая честь для меня! – с преувеличенной горячностью воскликнул юноша. – Вашим тонким вкусом восхищается вся Франция!
– Ну-ну, – пробурчал Круасси. – Я действительно знаю толк в женщинах и лошадях, но какое до этого дело целой Франции?
Время шло. Людовик с нетерпением ждал, когда же де Труа пришлет ему портрет принцессы, и так волновался, что это заметила даже королева. Мария-Терезия редко видела своего сиятельного супруга, но на парадных обедах они все-таки встречались, и однажды королева не выдержала.
– Сир, – спросила она шепотом, после того как Людовик испачкал кружево манжеты густым коричневым соусом и принялся рассеянно слизывать его, не обращая ни малейшего внимания на изумленные взгляды нескольких иностранных посланников, – что с вами творится? Уж не больны ли вы?
– Проклятый флюс! – с досадой отозвался Король-Солнце и заправил мокрую манжету под рукав камзола. – Щека раздута уже вторую неделю, так что лицо скособочилось и рисовать его нельзя!
Королева с интересом посмотрела на аккуратно нарумяненное и набеленное лицо мужа и не обнаружила на нем никаких признаков флюса.
– А что говорит лекарь? – спросила она после некоторого раздумья.
– Лекарь! – презрительно фыркнул король. – Да что он может сказать? Ему лошадей пользовать, а не знатных особ!
Мария-Терезия удивлялась все больше и больше. Никогда еще ей не приходилось слышать, чтобы король так уничижительно отзывался о своем лейб-медике.
– Флюсы очень коварны, – осторожно проговорила королева. – Мне рассказывали, что иные могут угрожать даже мозгу. И тогда человек становится… э-э… несколько глупее, чем прежде.
– Только этого не хватало! – воскликнул Людовик. – Неужели бедная девочка может сойти с ума?
– Кто? – чуть не поперхнулась королева. – О ком это вы, сир?
– Да о Марии-Кристине, о ком же еще? – ответил Людовик. – Я же вам сказал: ее портрета все нет и нет, потому что у нее флюс и де Труа ждет, когда опухоль спадет. А может, вас, сударыня, не волнует то, что наш сын все еще не женат? – внезапно рассердился король. – Я уже несколько недель хлопочу об этом портрете, а вам и дела нет. Даже не знали, что у принцессы флюс!
И Людовик в раздражении отвернулся. Мария-Терезия грустно смотрела в тарелку. Она очень любила мужа, но совсем не умела разговаривать с ним.
Наконец лицо принцессы приняло прежний вид, и художник начал работать. Мария- Кристина, чтобы не заскучать, беседовала с ним и с де Круасси, и очень скоро дипломат понял, что портрет не получается. Де Труа подпал под обаяние принцессы и нарисовал ее такой, какой она ему казалась, а не такой, какой она была на самом деле.
