прямым углом, нос дергался, а глазки-буравчики подозрительно сверлили всех, кто попадал в поле зрения.
– Пришли присутствовать на опознании?
– Аспид, злодей, филистимлянин необрезанный! – без предисловий отбрил дьяк.
В другой момент он бы точно словил за такие слова, но сейчас мне хотелось побыстрее разделаться с этим делом.
– Нехорошо ругаетесь, гражданин. Пройдите в отделение, а вы, молодцы, приведите задержанного из поруба.
Наскоро перебросившись парой фраз с Бабой Ягой, я занял свое законное место за обеденным столом, разложив бумагу и приготовив карандаш. Бабуля чинно присела в уголок, на этот раз даже не особо маскируясь безобидным вязанием. Дьяк вошел эдаким павлином, выгнув тощую грудь зубчатым колесом, подметая пол подолом обтрепанной рясы.
– Присаживайтесь.
– Бабник, висельник, биндюжник! Чтоб тебя пополам разорвало да наперекосяк склеило! – вежливо поблагодарил представитель альтернативного расследования, послушно опустившись на лавку.
Я скрипнул зубами, повернувшись в сторону Яги, та тихо хихикнула. Дьяк мгновенно вскочил, отвесил ей поясной поклон, дрожащим голосом заявив:
– Чтоб у тебя припухло сбоку, хрычовка старая! Да как только земля под такой курой недощипанной черным прахом не рассыпается, фараонка египетская?!
Моя домохозяйка удовлетворенно крякнула и, не вводя меня в курс дела, зычно потребовала:
– Эй, стрельцы-молодцы! Привели ли вора карманного?
– Так точно! – в двери сунулся Митька. – Тут он уж, я его спереди тяну, стрельцы в спину толкают. Так он пятками упирается, рычит по-звериному, шипит по-змеиному и страшен аки смертный грех!
– Митя, без театральщины, – напомнил я. – Заводи задержанного.
Наш младший сотрудник кивнул, развернулся и поставил в центр комнаты невысокого тощего мужичка с редкой бороденкой и суетливыми руками. Одет неряшливо, дорогие сапоги все в грязи, на голове войлочный колпак, а глаза мечут трусливые молнии. Но оригинальнее всего, что это был… негр! Или арап… в общем, цвет лица черно-коричневый.
– Ваша фамилия, имя, отчество?
– Псуров Павел Акакиевич, – тонким голосом ответствовал мужичок на чистейшем русском.
«Видимо, мулат», – отметил я про себя, в жизни всякое бывает…
– Филимон Митрофанович, вы признаете в этом человеке боярского следователя Павла Псурова?
– В энтой харе черномазой?! Да чтоб ему пусто было, холодно и с утра не хлебамши! – твердо отрезал дьяк. – Суют под нос, сволочи, нехристей лакированных!
Я вновь повернулся к Яге, обычно она первая затыкает рот грубиянам, но бабка только улыбалась, прикрывая клыки платочком.
– Значит, не признаете… Так-так, не признают вас за Псурова, гражданин. Не тем именем прикрываетесь… Дмитрий, расскажи-ка всем нам, что произошло вчерашним вечером между тобой и задержанным?
– Ох и дело было, батюшка сыскной воевода! – Митька ошалел от обилия зрителей, разыграв перед нами целый моноспектакль. На этот раз я ему не мешал… – Иду это я по улице после служебного задания. Усталый весь, будто на мне поле вспахали, а мысли тока о благе отечества… Меркую себе на досуге, как город наш от лиходеев избавить, а тока тут и слышу – шур, шур, шур! Вроде слева… Оглянулся – никого! Опять иду, ан снова – шур, шур, шур! Навродь справа… Глядь, и там никого! Ох ты, думаю, неспроста это… Не иначе маньяк тот кошачий меня с тигрой бенгальской перепутал. Да не на того, злопыхатель кровавый, нарвался! Я ж не мурзик какой, а милицейский работник! Прислонился я к заборчику плечиком, вроде сон меня морит, а сам так в засаде и бдю… Чую, рука вражеская, подлая, ко мне в карман штанинный лезет, че-то щупает. А че щупать-то, коли я без гроша? От тут-то я клешню его преступную как ухвачу, как заверну, да как выверну! Да в забор задом, а в лужу передом! Помакал его эдак душевно, со вкусом, так в отделение за портки и поволок. Впредь учен будет, не щупай у милиции чего не надо!
Я зааплодировал первым, Яга и дьяк поддержали. Митька, изображавший нам всю трагедию в лицах, раскланялся на четыре стороны. Его сценическое искусство не оценил только задержанный. Он снял шапчонку, обнажив плешь и розовые уши, хлопнул ею об пол, размашисто перекрестился и завопил:
– Не виноватый я! Ложь это все и подстава милицейская! Не лез я к нему в карман, и щупать там было нечего…
– А вы откуда знаете, что нечего? – сощурился я. – Сотрудник отделения Лобов поймал вас за руку в своем собственном кармане. Как такое могло произойти?
– Следил я за ним… – вынужденно выдавил мужичок, – думал, он меня к чертежам похищенным выведет. Ну, или уж на худой конец секрет какой следственный выболтает… А как подойдешь? О нем слава дурная ходит, а у меня здоровье холерическое, я свою головушку боярам в подмогу берегу. Вдруг да вдарит супостат по неприкосновенному?! Смотрю, а он за забор держится, тока доски хрустят. Думаю, вот оно! Подойду, спрошу, не заболел ли часом? Слово за слово, в кабак, за бутылочку, а там пошло-поехало… Кто ж знал, что он, ирод бессердечный, меня без вопросов в дегтярной луже мордой возить станет?!
– Сразу насчет кабака говорить надо было… – с сожалением протянул Митька, но, встретившись со мной взглядом, осекся. Я же изо всех сил старался сохранять серьезное выражение лица, хотя смех неудержимо рвался наружу. Баба Яга уже втихую похохатывала в своем уголке, а пораженный дьяк встал с лавки и, выудив откуда-то грязнейший платок, начал заботливо оттирать лицо своего незадачливого напарника:
– Павлушечка, скотинушка, ты ли это?! Дай харю твою поганую от дегтя да сажи пообколупаю. Стой, не колготись, поганочка мерзопакостная… Вымя коровье, хвост кобылячий, мурло собачье!
От таких ласковых приветствий боярский советчик окончательно потерял жизненные ориентиры, даже не пытаясь сопротивляться. Я молча махнул рукой, пусть оба катятся отсюда к чертовой матери. Крепкая ругань счастливого Филимона еще долго разносилась по улице, но нам предаваться развлечениям было преступно. Время жмет… Мы отправили Митьку на царский двор за Ксенией Сухаревой, а сами присели за самовар, по ходу уточняя детали.
– С дьяком – ваша работа?
– Моя, Никитушка, грешна… Заколдовала я его – теперича что ни скажет, все в грубость ругательскую повернется. Пущай-ка эдаким языком с боярской думой да самим царем говорить попробует…
– Да уж, на такое шоу я бы продавал билеты! Бабуля, пожалуйста, не расколдовывайте его до конца следствия, Горох нам этого не простит.
– Как скажешь, Никитушка. – Яга перестала хихикать и очень серьезно потребовала от меня полного отчета по делу.
Я рассказал о погоне на базаре, о вторично сбежавшей бандитской подружке, потом о случайной встрече с Олёной. Вроде бы рассказ достаточно содержательный, но абсолютно бессмысленный в практическом плане. Единственное достижение – это сведения о возможном местонахождении Настасьи.
– Ох и не знаю, что тебе сказать, сокол ясный… Все бы хорошо, а тока не в той стороне мы огород лопатим. Ну, возьмут стрельцы преступницу эту, колечко твоей любезной вернем, а толку что?! Дело-то наше главное на месте топчется… У тебя хоть какая версия есть?
– Нет… – грустно признал я, – с версиями полнейший туман. Ни единой зацепки… Или же они где-то есть, но я их не вижу. Может, хоть гражданка Сухарева что-нибудь подбросит?
– Дура она… – сочувственно вздохнула бабка, – и ничего полезного наверняка не скажет.
– А что делать? Других предложений нет, работаем с тем, что имеем…
Вот примерно на том и порешили. Я, кстати, хотел в эту же ночь пойти на речку Смородину брать дочь мельника Настасью, но Яга отсоветовала. Ловить беглянку в полной темноте, на ее же территории – это мне всю еремеевскую сотню поднимать надо. Город на всю ночь без охраны, а преступницы может дома и не быть. Лучше отправить ребят поутру на разведку, а при наличии агентурных данных брать уже наверняка. Но в принципе главное не в этом, бабка права – я прежде всего обязан довести до конца царское следствие. Благо наш младший сотрудник заявился достаточно быстро… с большим полосатым мешком за плечами. По
