подставное лицо для сношений: в Ташкент были высланы средства; мотивы же вызова — тайна открытия брата и связанные с ней заботы, которые и поручались; Терентию Титычу и Никанору, ему.

Телеграммою вызванный, он появился: полгода назад но узнав кое-что об ужасных подробностях случая с братом блеснувши очком, резанул:

— Так…

— Чч-то…

Перевернулся, подставил лопатки; и — трясся, стараясь скрыть слезы: но тут же, собой овладев, неожиданно:

— Дифференцировать, еще не значит…

Очками блеснул он; себя оборвал; и ходил гогольком будто случай его не касается; он объяснял всем домашним — профессорше, Ксане Босуле, курсистке, поэтке-заум-нице, Застрой-Копыто, что-де собирается в банке служить ждеть вакансии и пока что — околачивается.

Босуля, Копыто, — жилички профессорши.

Тителев взвинчивал:

— Вы уж до сроку держите язык за зубами: коли посягательство на мировое открытие, — что тут…

Сразил Никанора!

Последний, аршин проглотив, был готов заговаривать зубы себе самому; но заметим же: он, выбирая моменты, обшаривал пыльные полки, расхлопывал толстые томы и листики, в них находимые, тайно к Терентию Титычу стаскивал, но не вводил Василису Сергеевну в занятия эти; он ждал, когда следствию собранная им коллекция листиков будет дана; это будет тогда, когда брат, — брат, Иван, — с восстановленной силою явится первым свидетелем.

Он — выздоравливал; и Никанор приставал к Василисе Сергеевне:

— В лечебнице брат, — брат, Иван, — как бумага на складе: сгорит.

Раз придрался:

— Бумаги — сгорели ж!

Свалили бумаги наверх; они — вспыхнули: сами собою; пожар потушили.

— Поджог!

— А кому есть охота палить — антр ну суа ди — эту пыль!

Неприятною дамою стала профессорша. Скажем: «поджог» относился к подробностям, — тем, о которых:

— Держите язык за зубами: до сроку. А он не сдержал языка.

И поэтому за Никанором Ивановичем в этом пункте последует автор.

Где сверт перед площадью, сеном соримый, шарами горит Гурчиксона аптека; и рядом грек Каки года продавал деревянное масло и губки, лет двадцать гласит: —

— «ЕЛЕОНСТВО» —

— почтенная вывеска с места того: «Мыло, свечи, лампадное масло, крахмал»; и само Елеонство сидит за прилавком, пьет чай с постным сахаром, мажет сапог русским маслом и дочь выдает за купца Камилавкина (сын тысяч семьдесят за Христомучиной взял); Елеонство недавно еще подписался с купцами соседнего ряда (Дреолиным, Брисовым, Катенькиным, Желтоквасовым) под монархическим адресом.

Далее, свертом, — заборик; и — двор, где жил форточник и видел фортку из дома, стоящего задом к забору; к ней крыша вела; от нее — ход к забору на свалени дров; дряни форточник тибрил; но тибрить в районе прописки нельзя, потому что здесь тибрит захожий.

Но мучили зубы; ходить — далеко; фортка — рядом; от дров — по забору, по крыше, к окну; кладовая для всякого хлама — лафа (многоценные вещи — грабителю); вылез, пролез, перелез, заглянул; и увидел, что — дряни.

Как вдруг отворяется дверь; и — в исподней сорочке какая-то: в комнату; он же — под фортку; едва прищепяся, выглядывает: что же? Барышня, соры полив, спичкой — чирк!

Человек, на такие дела не способный, он чуть было не:

— Караул, — поджигательница!

С крыши — в садик чужой; и — под куст; дым из фортки, света, голоса; а назад — не улезешь: народ; по чужому двору, в Табачихинский; дом тот заметил: дом шесть; прямо за угол; так в Палестины родные вернулся; весьма не мешало в участок сходить, где он числился добропорядочным, с правом прохода сквозь фортки, — в районе от Крымского моста.

Коли донести, пристав скажет:

— Такой-сякой: значит, под форткой в районе моем ты сидел; так и быть уже: у Нафталинника лазай, в кондитерской; чтоб у меня!..

Все же справился: что и какие… Сама (сам сидит в желтом доме), да шурин, да барышни (комнату сняли, мудреный народ).

— Поджигательницы!

Коли встать на дрова, виден садик, террасочка, форточка и мостовая с напротив домочком, откуда два года назад к Селисвицыну в угол вселился известнейший всем карлик Яша, рехнувшийся.

Все-то с рукою стоит на Сенной.

Вечерами же песни немецкие жарит; за песни такие народ убивал, а с блажного не спрашивали; передразниватель, Фрол Муршилов, на свой, иной лад, переигрывал песни.

Муршилов — сейчас же:

— Жарь, Муршилов!

С карлишкою форточник в дружбе; ему и открыл этот случай; карлишка же:

— Готт!

Да и Жонничке, горничной Фразы, «мадамы» сенатора Бакена (наискось от Гурчиксона жила); Фраза ж…

Словом, забрали, допрашивали, собирались упечь, отпустили:

— Помалкивай: не твоего ума дела.

Карлишка исчез. Слух пошел, что он служит в раз ведке.

Неясно; как Тителев это узнал и какие такие сношения с жуликом?