— «право!»
— «Раз!»
— «право!» —
— Ветер захватытывал голос: едва долетало:
— Расправа!
— Расправа!
И — песня плескалася:
— Так, — процедил генерал Булдуков, — соберите вы там… — покряхтел он.
И — долгая пауза:
— Ну, и…
Тут сделавши пальцем — так, что-то глазенками тыкнулся в Велес-Непещевича.
— Ставке ответите.
Что отвечать-то?
Велес-Непещевич весьма выразительно гымкнул.
— Так точн… вышпревсходство!
Щелкнул шпорою, честь отдал: марш!
А Велес-Непещевич, который вернулся из Англии только что, взяв его под руку, с ним впечатленьем делясь, заводил его — взад и вперед.
— Объясняю им в Лондоне: «Не принимаю: негодные шины!» — «Нет, сер, — вы их примете!» — Шлю телеграмму: из Лондона в Питер; ответили: «Наши союзники: автомобильные шины — принять».
Где-то перецепляли вагоны, куда-то катя их; от фронта румынского несся, как вошью укушенный, поезд — с разбитыми стеклами: ором и дёром; обратно тащились вагоны, — до фронта, пути перекупорив; и по приказу начальника армии, номер такой, их валили с путей: под откос.
— Приезжаю, — гудел Непещевич, — я в Питер: там «фоны».
Вагоны…
— Там — «деры»!
Два тендера…
Вдруг — мимоходом:
— Пан Ян вас сейчас повезет: быть свидетелем…
— Да пощадите: я — с фронта, еще не умывшись…
— Нельзя, дорогой: потерпите; «он», — взгляд в булдуковские окна, — боялся ответственности, на меня взвалил; там у вас — Ставка; у нас — жандармерия; там — филиал Милюкова, а здесь у нас — Штюрмер; вот «он» и боится все…
— Наш Булдуков — бурдурукает… — к ним подошел Пшевжепанский.
Прошел паровоз: поворот колес, — красных.
— Вот вас господин адъютант подвезет: поработаете.
На путях запасных стали; ясно Велес-Непещевич весьма объяснял, что —
— короткие волны — убийственны; принцип открытия — наикратчайшие волны: орудия нынешние — чепуха, коли у волновой, новой пушки отверстие менее, чем у пипеточки, а район действия…
— Вы понимаете сами?
Под гулом войны мировой — гул иной: гул подпольный.
— Об этом — не крикнешь теперь: перекрадывать след к овладенью войной — вот что нужно!
И он — спохватился:
— Ну, — с богом!
По рельсам пошли.
Та же песенка — издали:
— Слышите?
— Слышу!
И — вышли.
— Лихач!
Елеонство
Вот домик оранжевый встал; желто-серая жескла трава; затусклило едва лиловато: с востока; вот — Дорогомиловский мост, самновейший ампир, где на серых столбах так отчетливо черный металл защербился рельефами: шлемов, мечей и щитов.
— Посмотрите: наш воин; когда-то парадную каску надев, при копье, при коне, на болота мазурские шел воевать с Рененкампфом; смотрите, — в картузике, выданном из интендантства, в шинелишке, спертой у трупа, он — тут!
Залынял: с табачишкой в кармане; и — с фигою; мобилизованный нюхает, что ему слопать.
— Их — столько, что кажется: фронт опустелым, что армия наша — мираж, то есть поле пустое.
— Сопрела в окопах.
А в поле сидели и кашу варили: волна беловатого газа бежала в овраге: недавно еще; вздрогнул:
— Скоро ли?
— Скоро.
Пан Ян Пшевжепанский, похлопывая по плечу Сослепецкого, стал занимать анекдотами:
— Вы называйте пан Яном меня: мы — товарищами.
Сослепецкий подумал:
