клочковатые сплошные облака. В воздухе плавала противная липкая морось. Очертания сосен, вразнобой приютившихся на прибрежных дюнах, были расплывчаты и неясно-лохматы, — совсем как то будущее, которое явно ожидало нас двоих.

— Что делать будем? — не меняя позы, спросил Игорь.

— Ну, пока что толком и сам не знаю… Во-первых, необходимо найти Андрюху. Я не верю, что с ним что-то случилось…

— Восьмой день уже пошел… — Игорь поежился.

Я вместо ответа постучал костяшками кулака по коряге. Продолжил, скорее рассуждая вслух, чем сообщая Игорю откровение Господне:

— Где он, что с ним? Не знаю… Но я все же думаю, он непременно объявится. Это во-первых. А во- вторых…

Я полез за пазуху и вытащил из внутреннего кармана куртки конверт из плотной бумаги. Молча протянул его Игорю.

— Что это такое? — недоумевающе посмотрел он на него.

— Это путевки. В один очень хороший закрытый санаторий под Анапу. Бывший совминовский, теперь там, естественно, частная крутая контора. Это для тебя, Лиды и Жанны. На две недели, номер «люкс» — все, как полагается.

— О, Боже! А это еще зачем?!

— Надо, Игореша. Тебе сейчас необходимо уехать из Питера. И жену, и дочку увезти… От греха подальше… Тем более, я думаю, что после того, как Пухлый свалил…

Я помедлил, не зная — говорить это все или нет. Черт его знает, как он все воспримет в теперешнем своем состоянии. Игорь, не отрываясь, смотрел на меня. И я все же сказал:

— В общем, я уже больше ни за что не ручаюсь. Они вполне опять могут приняться… за тебя или, не дай Бог, за Лиду… Не перебивай меня. И не возражай. Я знаю, что делаю.

Игорь затравленно посмотрел на меня.

— Ты думаешь?.. — он не договорил.

— Да, я действительно так думаю. Но пока что не бойся. Это только мои предположения, хотя и достаточно обоснованные. Пока я не разыщу Андрюху, пока не узнаю о результатах его встречи с этой… Короче — лишняя осторожность еще никогда никому не мешала.

— Где ты их раздобыл? — спросил Игорь, доставая красочные буклеты из конверта и разглядывая их.

— А-а, пара пустяков, — я отмахнулся, делая вид, что мне очень весело. — Один богатей-заказчик порадел маленько. Я ему не так давно охренительную нимфу из мрамора заструячил. Для фонтана на его петергофской фазенде. А он в нее взял — и просто по уши втюрился, даже про любовниц думать забыл, Пигмалион пскопской… Теперь навеки мой должник. Да, чуть не забыл: вы улетаете завтра утром. А сегодня заедешь в центральные кассы Аэрофлота, подойдешь к седьмому окошку. Барышню мою зовут Марина. Хорошенькая-я… Скажешь, что от меня — билеты у нее уже приготовлены. Деньги-то у тебя есть?

— Конечно, конечно…

— Ну и замечательно… Отдыхай, ни о чем не думай, Лидуню береги. А я пока что тут без тебя сам разберусь…со всем этим говнищем…

Игорь долго сгибал, засовывал конверт в боковой карман пальто. Повернулся ко мне, шмыгая носом — на ресницах у него блестели слезы.

— Спасибо тебе, Саня… Спасибо… Я никогда этого не забуду…

Я похлопал его по плечу:

— Ничего-ничего, старичок. Я человек неженатый, бездетный. Мне терять нечего, следовательно и бояться недосуг… Все образуется, вот увидишь. Ничего. Я ведь тоже, брат, не пальцем деланый. Нашел себе на это время такую нору — ни одна живая душа не догадается, что я там.

— Господи! Ну, почему?! — отчаянно воскликнул Игорь. — Что мы тогда, без перевода не могли эти кассеты посмотреть? Что, блядей с Невского не могли свистнуть? Ну, зачем, зачем я попросил Светку позвать ее?!

— Вспомнила старушка, что девушкой была, — скривился я. — Затмение это было. Затмение.

Я поднялся и потянул Игоря за рукав пальто.

— Пошли… Время не ждет, Игореша.

Увязая в мокром песке, мы побрели по косогору вверх, где виднелся мокрый от дождя «вольвешник» Игоря, притулившийся под лапами большой сосны.

А когда мы уже сидели в выстуженной машине, и он уже включил двигатель, и щетки ползали по стеклу, он тихо сказал, глядя прямо перед собой и обращаясь даже не ко мне, а скорее к самому себе.

Вот что он сказал:

— Если бы я верил в Бога… Если бы я верил…

Я ничего не ответил на эту его запоздалую реплику. Я поежился, пристегивая ремень и спросил:

— Ты мне не оставишь на это время свою машину? Доверенность еще действительна. А в аэропорт я сам вас завтра отвезу.

— Конечно, оставлю. О чем ты говоришь, Саша!..

И добавил после долгой-долгой паузы, когда машина уже вывернула на асфальт:

— Если бы не ты… Прямо в петлю.

Я медленно, словно сверкающая чешуей золотая рыбка-путешественница из спутанного вороха мягких ласковых водорослей, выплывал по извилистой переплетающейся спирали из разноцветного пространства — в нем не было ни верха, ни низа, ни сторон — и в то же время было еще множество измерений, которые я только чувствовал, но описать или просто рассказать о них никогда бы не смог. Они существовали — но их было слишком много. Много-много-многомерное пространство-время. Хотя я уже не понимал, вернее, уже забыл, что это за слово такое — пространство. Но я был золотой рыбкой, с длинными вуалевидными плавниками, роскошным павлиньим хвостом; я чувствовал неослабевающую вибрацию окружающей меня кристально-чистой зеленой воды, и шорох морского песка, и разговоры других золотых рыбок — только я их еще пока что не видел, своих любимых собратьев по чудесному плаванию.

Я возвращался.

Я слышал чей-то далекий голос, подобный невнятному подземному колебанию, пронизывающему все клетки моего ловкого рыбьего тела — раскатистый, вибрирующий, и в то же время шипящий по-змеино- ласковому:

— Эй, доктор… Ну, ка, открой бур-бур-каккалы-ыыыыы… До-до-док-то-ториш-иш-иш-шшшшша-а-а…

Глас Божий.

Я с неимоверным трудом чуть разлепил веки.

Вокруг все качалось, словно я лежал не на кровати, а в лодке посреди сверкающей глади океана, под палящим тропическим солнцем. Безумно хотелось пить. Я чувствовал, как судорожно подергиваются мои руки, и ноги, и пальцы, и все тело, и кончики нервов в раскаленном мозгу. И я понял еще, что все еще лежу несвободно — наручники больно давили на запястья. Я постарался сфокусировать зрение, почти не поднимая век — я и не смог бы их поднять — пудовые свои веки. Передо мной, словно серые змеи, покачивались изогнутые смутные фигуры — у них были белые полосы вместо низа лица. Как они называются — эти полосы? Ведь когда-то я это точно знал…

Потом разноинтонационные мужские голоса, говорящие непонятное, иностранное, но почему-то перемежающееся русскими привычными словами, голоса, сливающиеся в тягучий гул, стали мне слышны получше.

— Снимай с него браслеты…и рукава ему на бобичке закатай…давай, давай, на обеих грабках…сунь ему в правую грабку баян…пальцы, пальцы ему сожми, дубина!.. И амнухи пустые рядом побросай…да, вот так хорошо…ну и синячищи!.. Я ж говорил тебе — у него вены ни в Красную Армию!.. Это ты ни хрена ширять не умеешь!..

Обиженно:

— Сам бы и ширял ему…